Между степью и небом - Федор Чешко

Потом они отправились дальше, прежним путём, всё к тому же чёртовому “бывшему имению”, и где-то за их спинами еще трижды-четырежды, как зарницы перед грозой, вспыхивали мимолётные перестрелки. Вероятно, это немецкие головные дозоры наталкивались на посты выдвинутого Зурабом далеко в лес боевого охранения – наталкивались и тут же опасливо отдёргивались, втягивались, как улиточьи рожки-щупальца. Всё-таки гансы изрядно переоценили остатки отдельного шестьдесят третьего: очень уж осторожно действуют.

Осторожно.

Медленно.

Наверняка.

…Михаил резко мотнул подбородком, пытаясь отогнать чёрные мысли. Дурацкая попытка. Во-первых, таким способом только комаров отгонять (и то, кстати, эффект получается на уровне “нихрена”), а во-вторых, столь размашистое мотание головой более чем опрометчиво, когда лежишь в чертополоховых дебрях.

Ругнувшись вполголоса, лейтенант не без усилия отодрал от щеки предмет, более похожий на изощрённый пыточный инструмент, чем на лист растения.

Девушки стремительно обернулись да так и заклякли, уставившись на Михаила одинаково поогромневшими глазами. Мечников сперва тоже замер, озадаченный: неужто обе настолько оскорблены невольно сорвавшимся с лейтенантских губ крепким словечком? Даже юная Маша отнюдь не походит на кисейную барышню; а уж какими виртуозными словосочетаниями окорачивает раненых строптивцев Вешка Белкина – это лейтенант Мечников слыхивал лично и многократно. Так в чём же дело?

А дело-то было простого проще: девушки решили, что Михаил что-то увидел. И, естественно, испугались. Да как! Юная Маша даже зубами цокотать позабыла, а Вешка, с видимым трудом вновь обретя способность шевелиться, мёртвой хваткой вцепилась в свой карабин и спросила замирающим шепотом:

– Что ты там?..

– Ничего, кроме колючек, – Мечников попробовал выпятиться из дьявольских зарослей, обнаружил, что его фуражка накрепко застряла в шипастых листьях, и еле удержался от нового нецензурного восклицания.

Лихорадочное высвобождение головного убора стоило изрядного времени, изрядных усилий и изрядной доли лейтенантского авторитета: девушки – куда только подевался их недавний испуг! – с интересом наблюдали, похихикивали (особенно Маша) и давали ехидные советы (особенно Вешка).

Победоносно, однако не без потерь завершив войну с чертополохом, Михаил мрачно уставился на веселящуюся санинструктора:

– Резвишься? Ну-ну… – он отряхнул и надел фуражку. – Лучше бы подумала, как ночью будешь резвиться. Поди, и сейчас уже не сладко, а скоро вообще задубеешь. Что делать-то будем, а?

Вешка безразлично пожала плечами, и лейтенант вдруг подумал, что как-то совершенно не похожа она на замерзающую. Во всяком случае, похожа гораздо меньше, чем… Он мимо воли глянул на Машу и обомлел.

Командир партизанского разведвзвода корчилась в мучительных судорогах. То ли ей под одежду влезла какая-то лесная живность, то ли… Нет, это девочка Маша всего-навсего шарила по карманам. Лёжа.

– Вот! – внезапно оборвав свои корчи, она перебросила Вешке какой-то ком неопеделенного назначения. – Случайно завалялись. Здорово, правда?

Михаил вгляделся и кивнул:

– Да, это очень здорово.

Чуть размыслив, он решил всё же не высказывать вслух то, что думает о человеке, у которого в кармане может случайно заваляться пара толстых шерстяных чулок крайне сомнительной чистоты и, кажется, разного цвета.

Вешка скинула сапоги и принялась утепляться – правда, лейтенанту Мечникову показалась, будто она это делает только чтобы не затевать лишние разговоры.

Вместо неё затеяла лишние разговоры Мария Сергевна. Даже не разговоры – ссору она затеяла. Сперва отчитала Вешку – дескать, неприлично надевать чулки при постороннем мужчине; потом напустилась на Михаила: неприлично и стыдно смотреть, как посторонняя девушка надевает чулки…

Маша то ли не могла понять, почему Белкина совершенно не стесняется Михаила, то ли превосходно всё поняла и вот из-за этого-то понимания… “А что, – холодея, думал лейтенант, – вполне возможное дело. С Вешкой они похожи до неправдоподобия; кажется, не только внешне похожи; и Маша младше – по юной порывистости ей запросто могло хватить нескольких часов на то, для чего Вешке потребовался без малого год…”

Господи, только этого не хватало! Вдобавок ко всем прочим бедам не хватало ещё сопляческой любви да сопляческой ревности!

Нет, не удалось лейтенанту Мечникову вдоволь наужасаться своим догадкам.

Звук, нарастающий с какой-то хамски самоуверенной медлительностью, Михаил услышал уже довольно давно – во всяком случае раньше, чем Вешкины глаза вновь перепуганно округлели, а их хозяйка принялась дёргать лейтенанта за рукав. Но только благодаря этому дёрганью Мечников, наконец, осознал, что слышит – уже совершенно отчётливо, явственно – приближающийся слитный моторный рёв.

Девушки повели себя странно. Девушки сумели понять, что каркнутая Михаилом невразумительность – это не просто так, а приказ. И ещё они обе догадались кинуться не от дороги, а к обочине, в самую чертополоховую густоту. Причём всё, что умещается в слова “понять, кинуться, забиться и притаиться” было исполнено молча – вот уж как бы не главное из творившихся в тот день чудес.

Михаил тоже вдавился в плотную мешанину стеблей и разлапистых, по-предзимнему ожестяневших листьев, из которой только что выбрался. На ум старательно лезла всякая чушь. Например, крепко ли Вешка исколола о жуткие колючки свою голую ногу (почему-то всего сильней беспокоила лейтенанта именно Вешкина нога, а не, к примеру, Вешкино же лицо); не остался ли на видном месте сапог, который Белкина не успела надеть; достаточно ли грязен ватник Марии Сергевны (когда-то он, похоже, был синим), чтобы оказаться незаметным в зелёной заросли… Да, чушь. Потому что, даже имейся в том наиострейшая необходимость, уже было бы поздно лечить ноги, прятать сапоги да перекрашивать ватники.

Совсем рядом, в каком-то десятке шагов, проревел-пролязгал бронетранспортёр – этакий неуклюжий, заляпанный камуфляжными пятнами колёсно-гусеничный бегемот. Потом на вспаханной траками дороге заколыхалась открытая легковая уродина повышенной проходимости. (С неправдоподобной синхронностью мотающиеся над её бортом угластые черные пилотки показались было Мечникову какими-то автомобильными деталями – тем более, что ниже обычных гансовских орлов-растопырок на пилотках этих тускло отблескивало нечто, издали схожее с большими заклёпками). А из-за ближнего поворота выткнулось клеймённое чёрно-белым крестом рыло ещё одного панцирного гиппопотама…

Всё-таки дар предвидения – отнюдь не вымысел церковников, антинаучных идеалистов и прочих продавцов опиума для народа.

Легковушка уже миновала прячущихся в чертополохе, уже накатывалось на них раздраженное завыванье второго (похоже, замыкающего) бронетранспортёра – вроде бы дело клонилось к тому, что гансы спокойненько проедут мимо. Но лейтенант Мечников вдруг со странной, отрешенно-спокойной уверенностью подумал о себе и своих: “Влипли”. Подумал за миг до того, как немецкие машины остановились. Разом. Все три.