Окаянная сила - Далия Трускиновская

— Баба? — изумился Голицын. — Не было ж никого!

— Сам не пойму, откуда взялась! А ну, вылезай добром, пока силком оттуда не вынули!

Аленка выбралась из-под лестницы и была схвачена повыше локтя крепкой рукой Голицына.

— Гляди ты, сенная девка! — ничего иного по Аленкиному перепуганному личику да русскому наряду он и подумать не мог. — Алексаша, видел ты у Монсов эту девку?

— Нешто я на них, дур, гляжу? — обиделся тот. — Ты чья такова будешь?

Аленка обалдело молчала.

— Как звать-то тебя?

И на этот вопрос ответа они не получили.

— Вот оно как… Алексаша, беги-ка ты, свет, за Лукой с товарищами. Пусть веревку с собой прихватят. Возьмем эту девку ко мне домой и там ей язык развяжем, — решил Голицын. — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Похоже, она много чего про бедного юнкера нам расскажет, если с пристрастием допросить…

— Вот она, ниточка, что от Новодевичьего тянется! — Алексаша рассмеялся, оскалив ровные зубы, и лицо у него было — волчье. — Где-то я эту девку, Борис Алексеич, всё же видел… Не у Монсов, разумеется…

— А где же?

— А вот погодя — припомню… Тьфу, черт, засов в пробое застрял! Ага! Сейчас приведу Луку…

— Да только прытче, во весь дух! — приказал Голицын. — Не ровен час, государь с Анюткой пожалуют. Управишься — я уж тебя не забуду.

Он на мгновение отпустил Аленкино плечо, чтобы перехватить поудобнее.

А делать этого ему не следовало.

Аленка, плохо разумея умом, что творит, присела на корточки — и рванулась вперед. Проскочив в дверь под рукой у высокого Алексаши, воевавшего с пробоем и засовом, она соскочила с невысоких ступенек — и понеслась по темной улице. За спиной у нее плескались связанные рукава телогреи.

Алексаша молча понесся следом.

Господь уберег Аленку — если бы она кинулась прочь от слободы, выбежала на открытое место, тут бы он, длинноногий, ее и нагнал. Уж оставалось меж ними шагов пять, не более, и, прибавив ходу, Алексаша мог схватить Аленку за рукава.

Но сбившуюся с пути девку понесло почему-то в сторону Яузы.

Очередная вспышка огненной потехи отразилась в узкой речке, и по огням плавали нарядные лодочки, и хохотали женщины, и навстречу Аленке бежали, только что переправившись с того берега, две молоденькие немки, может статься, даже те самые, которых она этим вечером уже видела, а за ними — два кавалера, причем один высоко подпрыгивал и размахивал сорванными с кудрявой головы накладными волосами. Аленка шарахнулась от них, пропустила — и понеслась далее. А вот Алексаше проделать того же не удалось — его окликнули, признав по кафтану за своего. И как он с теми немцами разбирался — Аленка так никогда и не узнала.

Пробежав немного вниз по течению, она приметила пустую лодку и, не долго думая, забралась в нее, оттолкнулась от берега, поплыла по течению — куда угодно, лишь бы подале от огненных вспышек в небе!

Грести Аленка не умела, куда ей, комнатной девке, но попыталась, ускорила, как могла, ход лодочки, да бросила ее и выбралась на берег, когда услышала русскую речь.

По словам рыболовов она догадалась, что занесло ее к Земляному городу. А это уже, слава богу, была Москва…

И теперь уж самая пора была подумать — куда же дальше-то?

В Верх? Отвечать, где это она ночью шлялась?

А коли тот Алексаша вспомнил, что девку-невеличку то в Преображенском, то в Коломенском, а то и вовсе в Кремле видывал? Росточек-то у нее приметный… В Верху и так шум подымется оттого, что она незнамо где ночевала, а тот чертов Алексаша и добавит…

И вспомнила тут Аленка старенького стольника Безобразова… Того, что пытался Тихона Стрешнева в государевы батюшки определить.

Безобидный сплетник сразу, как окончилось Троицкое сиденье, был отправлен воеводою на Терек — это в его-то годы. Ехать он не хотел — и понадеялся на колдунов да на ворожеек, деньги им платил, чтобы государь Петр и государыня Наталья Кирилловна сделались к нему добры и вернули его на Москву. Собственные его холопы донесли на него, что якобы некий волхв Дорошко взялся напустить по ветру тоску по Безобразову на царское семейство. И был отправлен перепуганным стольником в Москву — как будто наговор на ветер только там и можно произвести.

Были призваны к ответу и Безобразов, и Дорошко, и прочие колдуны, и жена Безобразова, что вытворила вовсе дикое — взяла семь старых полотняных лоскутов, еще неизвестно от чьих рубах, велела написать на них имена Петра и Натальи, затем ей изготовили восковые свечи с этими лоскутьями заместо фитилей, а свечи дура-баба разослала по церквам, приказав зажечь перед образами и наблюдать, чтобы прогорели дотла.

Легко она, бестолковая, отделалась — после пытки сослали в монастырь. А Безобразову Андрею Ильичу голову отрубили, Дорошку и еще одного колдуна живыми в срубе сожгли…

Много вокруг этого дела подняли шуму, всё искали Софьину руку, а нашли одну безобразовскую чистосердечную дурость.

Строго было насчет ведовства, да еще в царских хоромах… Государя колдовством извести — да за это всё тело раскаленными щипцами по клочку расщиплют!..

И вменили-то в вину стольнику Безобразову всего-то наговор на ветер, который то ли был, то ли нет, и лоскутья, которые ко дню допроса с пыткой давно сгорели! А Аленкин подклад, Степанидой Рязанкой даденый, всё еще под тюфяком у немки лежит! И мертвое тело в Яузе выловить недолго…

Господи Иисусе!..

* * *

Охранять государеву особу и служить в тайном деле было Алексаше Меншикову на роду написано. И даже без всякого приказания, а именно, что на роду…

Был Алексаша сыном государева конюха Данилы Меншикова.

Покойный государь Алексей Михайлыч до того любил лошадей и охоту, что у самых Боровицких ворот Кремля, подле Конюшенного приказа, велел завести Аргамачьи конюшни. Неподалеку, в Чертолье, поблизости от Белого города, находились Большие конюшни. Коли в Аргамачьих стояли дорогие жеребцы под седло, и персидские, и всякие, то в Больших — мощные кони-возники, и не менее полутора сотен разом. Государевых же кобыл держали на кобыличьих конюшнях в подмосковных — в Давыдкове, Даниловском, Услачцеве, в Александровской и Гавриловской слободах, а также в Воробьеве и Коломенском — там, где любил бывать Алексей Михайлыч. При них и конюхи селились.

Наследник его, Федор Алексеич, также любил лошадей страстно. И при нем количество подседельных жеребцов, возников и кобыл в государевых конюшнях превысило пять тысяч. Вместо Аргамачьей и Большой конюшен был выстроен обширный Аргамачий двор. Казалось бы, жить конюхам да радоваться! Сколько же их было, конюхов, если присмотр за лошадьми завели такой, как за детьми малыми, и ежедневно мыли их всех поголовно теплой водой? Да и только ли лошадьми занимались они?

Конюхи были государевыми посыльными — развозили царские письма и грамоты по городам. Через конюхов Алексей Михайлыч держал связь с послами и воеводами. А еще давал им задания Приказ тайных дел. А какие?