Окаянная сила - Далия Трускиновская

Третий всадник послал было коня вперед.

Алексаша внимательно слушал.

— Зачем же юнкера взад-вперед гонять? — спросил он, с пятого на десятое уразумев, что доктор предлагает прислать прохладительный напиток из своего дома. — Матрена Ефимовна завсегда на кухне лимонад в кувшине оставляет. Кувшин большой, всем хватит, да государь его и не больно жалует.

И удержал под уздцы немецкого коня.

— Однако пьет… — Голицын сказал что-то доктору Лаврентию, тот отвечал, и снова в небо с шипом взлетело черное ядро и рассыпалось на цветные звезды. Доктор проводил их паденье взглядом, быстро произнес довольно много отрывистых слов и рысцой поехал прочь.

— Сказал, чтобы юнкер нам услужил, а сам он заедет домой и оставит… оставит… — тут Алексаша запнулся.

— Суму с прикладом своим лекарским, — помог Голицын в то время, как молодой спутник Лаврентия Ринцберга слезал с коня. — Ты бы при нем, Алексаша, язык не распускал — он по-русски изрядно разумеет, еще при государе Алексее Михалыче переводчиком служил.

— А что ж скрывает? — опешил Алексаша.

— А ты его спроси! — ехидно посоветовал Голицын. — Вот он теперь по всей слободе и разнесет, что государеву прислужнику что-то возле Монсова дома неладно показалось! То-то бабам радости будет!

— И так же все видят, что эта блядина дочь государя морочит!.. — хмуро возразил Алексаша. — Борис Алексеич, как же это так? Я же своими ушами слышал! Государь же ей, дуре, честь оказал! Я всё не верил, сегодня — подслушал! Государю надо сказать — почто он такую падлу к себе приблизил?

— Молчи, дурак, — строго, но беззлобно одернул Голицын. — Не твое собачье дело. Государь всё и без тебя знает. Девка государя пока что боится… а он — ее… Никак не столкуются по-настоящему. Молчи, всё равно не поймешь. Государь с Францем Яковлевичем сами разберутся.

— Борис Алексеич…

— Молчи, говорят. Больно много воли взял.

Но сказал это Голицын беззлобно.

Молодой немец тем временем вошел в Монсов дом. Видно, ему и прежде приходилось тут бывать — он сразу взял оставленную на окошке возле двери свечу и направился на кухню. Аленка еле успела встать за дверь. Теперь лучше всего было бы, если бы и Голицын с Алексашей вошли следом, но они предпочли разбираться в государевых отношениях с Анной Монс на улице.

Получив от Голицына такой нагоняй, Алексаша призадумался.

— Что ж ее бояться? Разве у него ранее дел с немками не было? — спросил он не столь князя, сколь самого себя.

— Поймешь ты, дурень, когда-либо, чего с такой бабой бояться. Не жена, чай. Не угодишь — другого сыщет, а этой и искать недалеко, Франсишка чертов ее, видно, к доброму угожденью приучил… А государю где было выучиться? Не с теремными же клушами… Да что ж он там, сам лимонад готовить взялся?

Как бы в ответ на эти слова на кухне что-то рухнуло.

Встревоженный Голицын крикнул по-немецки, но ответа не получил.

— Карауль здесь! — быстро приказал он Алексаше, а сам, едва не зашибив Аленку дверьми, ворвался на кухню.

Парень обернулся вправо, влево и ловко достал укрытую прежде полами кафтана пистоль.

— Сюда! — крикнул Голицын. — И дверь за собой запри!

— А что?

— Худо!

Аленка скрылась в испытанное место — под лестницу. Алексаша вошел, торопливо заложил дверь засовом и в два шага оказался на кухне.

— Пресвятая Богородица! — только и воскликнул он.

— Тише…

— За доктором Лаврентием бежать?

— Поздно.

— Это что же?.. — До парня только-только стало доходить жуткое. — Это для государя зелье припасли?

— Молчи, Алексаша. Молчи. Боже тебя упаси шум поднимать! От тела избавиться нужно.

— Да как же? Да всех же нужно на ноги поднять! Может, тот злодей недалеко ушел!

— Да молчи же ты! — удерживая пылкого парня, велел Голицын. — Негоже шум подымать! Помнишь, как в прошлом году о сю же пору было? Как наши немцы уразумели, что государя отравить пытались, — так первый Франчишка Лефорт лыжи было навострил, кони день и ночь стояли наготове. Вся слобода полагала убираться из Москвы поскорее, да и сам я с минуты на минуту беды ждал. Вот те крест, Алексаша — не стал бы государевых похорон дожидаться! Если сейчас немцы пронюхают, что Петру Алексеичу опять зелья в питье подлили, — уж точно с места снимутся. Позору-то будет! И шведский резидент, и голландский резидент сразу своим государям отпишут — с Москвой не связывайтесь, не договаривайтесь, здесь царей травят. Вон к голландцу каждую неделю гонец из Гаги письма привозит и забирает. Понял? А нам с ними жить… Так что молчи, Христа ради. Не удалось тому блядину сыну, промахнулся — и ладно. Молчи, понял? Известно, куда ниточка тянется. Мы до них еще доберемся…

Алексаша кивнул, соображая. Куда ж еще та ниточка протянуться могла, как не в Новодевичий монастырь, в келейку к государевой сестрице?

Год назад, нет, поменее — ни с того ни с сего на государя Петра хворь напала, кровью ходил. Что, как не зелье? Месяц проболел, совсем уж был плох. И знал Алексаша, что помри государь — не вспомнят о нем, конюховом сыне, ни Франц Яковлевич, ни Борис Алексеич, ни Федя Апраксин, никто! А вернет власть былая правительница Софья — ему, Алексаше, первому на дыбе повиснуть.

Так что послушался он мудрого совета, не стал перечить Голицыну, а почесал сквозь накладные волосы в затылке:

— Бухвостова с Ворониным сыскать надо, — решил он. — Эти — надежные. Они сейчас при государевых конях стоят… И Луку Хабарова. Пусть возьмут тело, донесут до Яузы — и того… в навигацию…

— Разумно, — одобрил Голицын. — До утра сего кавалера не хватятся, пока из Яузы выловят — тоже времечко пройдет. А может статься, и не выловят вовсе — коли Лука исхитрится…

— Исхитрится! — пообещал Алексаша.

Голицын достал кошелек, вынул, не глядя, денег, протянул:

— И напоить всех троих до изумления!

— Постой, Борис Алексеич! — Алексаша удержал собравшегося было идти князя. — Ежели я за молодцами побегу, а ты — удержать государя, чтобы раньше времени сюда не жаловал, не вышло бы беды! Нужно этот дом запереть!

— Легко сказать… Хотел бы я знать, где ключ от замка!

— Я его и не видывал, при мне дверей не отворяли.

— Не к Монсу же за ним бежать! Вот что, Алексаша. Тело нам самим вынести придется. И донести до кустов. Зажги свету, сколько можешь, чтоб мы тут с этим телом всё вверх дном не перевернули.

Алексаша зажег на кухне лампадку, вышел, высоко ее держа и норовя пристроить еще выше, в сенцы. Тут-то он и увидел под лестницей лицо.

— Борис Алексеич! Сюда! Здесь баба! — почему-то шепотом позвал он, становясь между Аленкой и дверью.