Исмаил - Амир-Хосейн Фарди

— Ты — кто?

Он вполголоса повторил вопрос: «Ты — кто?» — и, дрожа, шагнул вперед. Они были уже совсем рядом друг с другом. Одна пара рельс была справа, другая — слева. Исмаил достал письмо из кармана и сжал его. Конверт был еще теплый. Он больше не мог двинуться вперед. Ему показалось, что он стоит у кромки моря в лунном свете и на него, цепь за цепью, идут волны, от которых он не может оторвать взгляда — словно он собирается отдать это письмо морю, чтобы волны забрали его. И вот он видит знакомые глаза, которые смотрят на него с границы моря, из молочного цвета туманного ореола; глаза таинственные и далекие, подобно морю, и грозные, подобно урагану. И он стоит, безвольно и потерянно, в покорности и страхе.

Она была уже близко. Он дрожал, дрожал так, как если бы по этим рельсам двигался на скорости грузовой состав. Все его существо сосредоточилось в его глазах, так он смотрел на ту, что подходила к нему — словно в ней заключалась вся его жизнь, в той, что так медленно, опустив голову, приближалась к нему. Его язык стал тяжелым, словно кусок сухой кожи, упавший на дно рта. Они сближались, и та, чей взгляд был прикован к пространству перед ее ногами, почувствовав рядом чье-то присутствие, подняла голову. Их взгляды сплелись, и ее ноги, как и его, приросли к земле. Между тем, игра солнечной светотени и обрывков облаков продолжалась, и утренний ветер добродушно дул на поверхность лужиц, морща их мелкими волнами.

Она оцепенела. В ее глазах ощущалась безбрежность, и цвет их был желтовато-карим, теплым и сладким, полным притягательности. Ни один из них не произносил ни слова. Оба они словно испугались друг друга. Они не знали, сколько мгновений, а может быть, минут они в молчании смотрели друг на друга. Они забыли, где они стоят, на первой, а может быть, на последней черте, на востоке или на западе, в какой части света и точке земли, и какая сегодня дата, и по какому календарю. Время и место исчезли из их сознания. Наконец, они пришли в себя. Он достал письмо из кармана и протянул его ей.

— Будьте добры, возьмите, к вашим услугам написал.

Она поколебалась, переступила с ноги на ногу. Взгляд ее не отрывался от письма, она медленно вытянула руку и взяла его.

— Спасибо.

Он постарался спрятать мягкую улыбку, но не смог спрятать смущенный блеск своих глаз. В сознании его запечатлелась ее нежная кожа, чуть смугловатая, вытянутые пальцы благородных очертаний и быстрые и ласковые движения. Она положила письмо между страниц одной из книг и, опустив голову и по-прежнему глядя вниз перед собой, прошла мимо него. И вместо нее Исмаил видел теперь пустоту, точно ее и не было, точно она не стояла здесь только что. Все стало пусто, жестко и обыкновенно, место — как любое другое на земле. Он только чувствовал мягкий аромат, очень похожий на запах сирени. Он обернулся и посмотрел ей вслед. Она постепенно удалялась, идя все тем же размеренным, медленным шагом. Потом он повернулся на восток, туда, где взошло солнце, где оно выглядывало из-за хлопковых лоскутьев облаков, сеяло свой свет и вновь скрывалось — сладостная и безмерно древняя игра. Исмаилу хотелось побежать, взлететь, достать до солнца, закричать, оглушить мир криком, как делают это поезда, гудки которых слышатся во всех закоулках улицы Саадат, а по ночам — и во всей округе.

Он стал легким, словно сбросил с плеч на землю тяжкий груз и сделался, как перышко, свободным и невесомым. Ноги его не были прикованы к земле. Он пошел в сторону солнца. Щеки его обдувал ветерок, пахнущий дождем и весной. Он поднимал его волосы со лба. Наполнял его слух. После лихорадки и безжалостного возбуждения последних тяжких и жестоких минут — теперь Исмаил был легок и спокоен. Ему хотелось, чтобы эти два пути никогда не соединились и тянулись до конца Вселенной, и он шел меж ними. И ветерок ласкал бы его лицо и нес запах дождя и весны. Исмаил невольно все ускорял шаг — как бы пытаясь взлететь над шпалами. В лужицах, полных дождевой воды, он видел себя самого, и небо, и облака. Он смотрел себе под ноги, на просмоленные шпалы и большие стальные костыли, и мелкий и крупный щебень возле рельс.

Он прошел мимо будки стрелочника, миновал и десятиметровую улицу Саадат; двигался быстрее и быстрее, так быстро, что вдруг побежал. Безвольно и бесцельно он бежал, оставляя за спиной дома и фабрики. Мимо скотного двора, затем — мимо садов, в которых миндальные деревья в платьях из цветов вышли встречать весну, выглядывая из-за глиняных стен… Он оставил позади сады и достиг полей пшеницы и ячменя, которые тянулись вдаль, и ветер ходил по ним волнами. Зеленые волны образовывались от дуновений ветра: он сминал ряд за рядом нежные весенние побеги, и волны убегали вдаль, насколько хватало глаз. Солнце на востоке всходило высоко-высоко. За облаками открывалась синяя глубь неба. Исмаил обернулся и посмотрел назад. Он очень далеко отошел от города. Дома тонули в пелене дыма и пыли. Он не имел представления, сколько сейчас времени, понимал, что в банке ждут его и что клиенты спрашивают о нем… Но он продолжил свой путь. И солнце светило ему прямо в лицо.

В этом году дожди выпадали бессчетно, днем и ночью. Бурные потоки текли по крышам и улицам, обращая в бегство воробьев и голубей. Из водосточных труб били фонтаны. Вода устремлялась в арыки и торопливо бежала с возвышенностей в низины. Али-Индус, сверкая глазами, говорил: «Дожди об Индии напоминают, право-слово. Там дожди часто льют». И глаза его увлажнялись.

Несколько раз Исмаил во время дождя отправлялся на железную дорогу и без всякой цели ходил и бегал вдоль рельс. Направлялся он всегда на восток и доходил до стен вокзала, и вокзальные сторожа с подозрением смотрели на его мокрую фигуру, с которой капала вода. Очень быстро, однако, облака расступались, проглядывало солнце, и облака вовсе уходили. А через час опять небо затягивало, все покрывала тень, начинался дождь — потом опять небо расчищалось, появлялось солнце, все заливал свет — тотчас вспоминалось, что пришла весна, становилось тепло, все высыхало.

И душа Исмаила в эти дни была так же неспокойна, как погода, и так же бросалась из крайности в крайность. Однако в его любимых глазах теперь был покой, покой глубокий и теплый, а вместе с ним — нечто вроде влюбленности и немного горя. Эти глаза теперь блестели солнечно, и румянец появился на щеках, и это добавляло к ее красоте изящный стыд. Когда Исмаил ощущал это, он как бы покидал себя самого, словно ядерная частица выстреливала. Он становился единым с атомами неба. Он соединялся с солнцем. Он проникал в капилляры первых румяных цветков миндаля, встраивался в цепь перелетных журавлей и летел над чужими краями. А когда эти мгновения заканчивались, он видел себя на земле и вновь становился рядовым работником банка в филиале на десяти метровой улице Саадат, таким же, как другие.

Один за другим уходили последние дни года[15]. Зима выдыхалась, и теплая расслабляющая весна, словно мягкий невидимый туман, ложилась на поля и посевы. Быстрые ветра налетали на стволы сонных деревьев, встряхивали их замерзшие ветки и будили их. Весна была совсем рядом, позади вон того сухого куста, за той огораживающей сад стеной, позади той горы, на чьих могучих плечах и загривке лежал многослойный снег. Для Исмаила эта весна имела новый смысл. Она была непохожей на все прошлые, эта весна.