Повседневная жизнь русских щеголей и модниц - Елена Николаевна Суслина

те деньги купить мне шапку вишневую с пухом руским, да шапку Миките брату вершек красной с соболем. Мне хотя и подешевле ценою купи буде с руским пухом мне шапки не купишь и ты купи с лисим околышем…»

О платье заботились, как говорится, «и стар, и млад», но если богатые да именитые могли показать себя во всей красе своих одежд, демонстрируя знатность и достаток, то простые молодые люди, склонные выделиться среди своих сверстников, демонстрировали не столько богатство, сколько свои внешние данные. Было модно тогда щегольнуть друг перед другом короткими, не доходящими до колен кафтанами, так туго стянув его поясом в талии, чтобы казаться как можно более тонким.

Красовались и обувью, сапоги или полусапожки — чеботы шили из кожи, окрашенной яркими красками — красной, желтой, голубой, лазоревой и т. д. Особенно любили, чтобы они плотно облегали ногу и сильно зауживались в носке.

В уличном многолюдстве выделялись яркостью и богатством одежды молодых франтов из состоятельных и знатных фамилий. Они грубовато расталкивали встречных своими лошадьми и громко смеялись над неловкими прохожими, что пугливо отскакивали в сторону от нахальных княжеских отпрысков. Скорее всего они ехали скоротать досуг на какой-нибудь пирушке за азартной игрой в кости или карты.

Московский митрополит Даниил (не ранее 1492–1547), известный своими многочисленными сочинениями церковно-полемического характера, в одной из проповедей сетовал на суетность и распутство модника:»… угождая блудницам, ризы изменяеши, хожение уставляеши, сапоги вельми червлены и малы зело, яко же и ногам твоим велику нужду терпети от тесноты… сице блистаеши, сице скачеши, сице рыгаеши и рзаеши, уподоблялся жребцу…»

В переводе это звучит так: угождая блудницам, платье переменяешь, сапоги у тебя яркого красного цвета, чрезвычайно узкие, так что сильно жмут ноги, блистаешь, скачешь, ржешь как жеребец…

Даниил сокрушался о «порче нравов», глядя на этих щеголей. Он писал, что они, как и многие их родители «всуе дни свои проживали», избегали книжного и рукодельного «научения», что в них «всегда наслаждениа и упитанна, всегда пиры и позорища, всегда бани и лежание, всегда празднество и безумная таскания».

Но одеваться броско стало модой, обычаем, даже человек незнатный и небогатый, горько сокрушался из-за утерянной возможности достойно наряжаться и тяжело переживал эти времена:

«Ферези были у меня добры, да лихие люди за долг сняли…

Шел бы в город да удрал бы суконца хорошенкова на однорядку, да денег нет, а в долг никто не верять, как мне быть?

Щеголял бы и ходил бы чистенько и хорошенько, да не в чем. Лихо мне!»

Да и как не будет лихо, коли сравнишь себя с московскими боярами. А что уж говорить о великом князе… Даже привыкшие к роскоши европейских королевских домов послы иноземных держав несказанно удивлялись богатству русских правителей.

Торжественный выезд царя Бориса Годунова с царицей и двенадцатилетним сыном в подмосковный монастырь наблюдали в 1599–1600 годах персидские послы.

Величавое царское шествие проходило в сопровождении конного отряда, состоящего из пятисот человек в красных кафтанах, крестного хода во главе с патриархом и высшим духовенством. Многочисленные вельможи в своих лучших одеждах, огромные кареты, запряженные белыми лошадьми, — все это утопало в дорогих тканях и драгоценностях.

Иностранцам не верилось в то, что подобные одежды могли быть собственностью частных лиц. Олеарий писал, что одежду выдавали придворным из великокняжеских кладовых на всевозможные торжества и приемы и что их строго наказывали за испачканные и испорченные платья. На самом деле среди приближенных государя оказывалось достаточно состоятельных людей, меньше было среди них бедных дворян, которые могли нуждаться в том, чтобы их переодевали на время в платья из царских запасов.

И все же заметим, что надевали богатые одежды на выход и на праздники; дома и в будни выглядели значительно скромнее. Потому и горожане наряду с иностранцами дивились этому великолепию и внимательно рассматривали несравненные одежды знати. Стояли в толпе и иноземные ремесленники, и торговцы, давно осевшие на Москве. Они, подобно русским, стали одеваться по местным обычаям, находя нашу одежду удобной и красивой.

Адам Олеарий рассказывал, что однажды в Москве состоялась большая процессия при участии самого патриарха, который по обыкновению благословлял народ, стоявший кругом. Немцы, находившиеся тут же, не кланялись и не крестились, и тем рассердили патриарха. Но узнав, что это иноверцы, патриарх наказал, чтобы все иностранцы носили в России только свои одежды, и чтобы их можно было без труда отличить.

Этот указ застал многих врасплох, ведь некоторые уже так долго прожили в Москве, что не имели своих старых костюмов, пришлось надевать что попало: и старинную одежду своих отцов, и брать на время платье у знакомых, которое часто оказывалось велико или мало. Московиты, завидев их, смеялись — так нелепо смотрелись несчастные в старых да не по размеру подобранных костюмах.

Интерес русской знати к европейскому платью и быту устойчиво сохранялся. Так — царь Алексей Михайлович (1629–1676), будучи ребенком, носил немецкие епанчи и кафтаны. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев (1625–1682), приближенный Алексея Михайловича, женатый на шотландке, обставил свой дом по-европейски и даже держал труппу актеров. Нарушая дворцовый ритуал, Алексей Михайлович нередко бывал в гостях у своего любимца.

Боярин Никита Иванович Романов (?—1654), родственник царя Михаила Федоровича, находясь в деревне, нередко нашивал французское и польское платье.

Князь Василий Васильевич Голицын (1643–1714) был, пожалуй, самым знаменитым модником того времени. Фаворит правительницы Софьи, возглавлявший Посольский приказ, имел прекрасное образование, говорил на трех языках: латинском, греческом и немецком. По словам современников, отличался «умом, учтивостью и великолепием», в его обширном московском доме, который иноземцы считали одним из великолепнейших в Европе, все было устроено на европейский лад: в больших залах в простенках между окнами стояли зеркала, по стенам висели картины, портреты русских и иноземных государей и немецкие географические карты в золоченых рамах. Потолок украшен изображением планетной системы; множество часов и термометр художественной работы довершали убранство комнат. Ко всему прочему, красавец Василий Васильевич румянился и белился, завивал усы и душил свою небольшую светлую бородку и, может быть, пользовался веером.

Надо сказать, что в допетровской России веера были практически неизвестны; отдельные экземпляры подобных изделий, привозимых иностранцами, называли «опахало харатейное згибное». Термин «харатейной» означал тогда пергаментное. Для царской семьи опахала делали мастера Оружейной палаты и привозили с востока. Опахала царя Михаила Федоровича или царицы Евдокии Лукьяновны были «турской работы» — турецкой. По большей части «перийные» опахальца делали на деревянной, костяной или филигранной (с каменьями) ручке со вставленными в нее павлиньими или страусовыми перьями, а иногда