В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

— В такой час, — сказал он, — подумают, что мы воры.

— Самое большее, — заметил Баттиста, — подумают, что это вор и кусочек вора.

Он снова понесся. Ему все казалось, что за ним по пятам гонится вся банда Громилы Джеппи, и при всяком шорохе листвы он ускорял бег. Дона Танкреди трясло и мотало внутри сумочки во всех смыслах — между золотой зажигалкой, любовным письмом, банкнотой в сто лир, надушенным календариком и записной книжкой, в которой были помечены дни свиданий, дни посещения портнихи и дни, когда нужно было сидеть на диете. В какой-то момент старый распутник оказался лицом к лицу с ужасным чудовищем; он отпрянул и упал в мрачную ледяную трубу. На его крики Баттиста открыл сумочку и вытащил дона Танкреди из дыры торцевого ключа, куда тот свалился. Ужасное чудовище, которое его испугало, был брелок.

Старый распутник попросил, чтобы его положили в косметический прибор.

— Там, — сказал он, — мне будет теплее.

Он уютно расположился на подушечке для пудры, но толчки от бегущего Баттисты постоянно швыряли его от пудры к губной помаде. Внезапно дон Танкреди оказался перед зеркальцем; увидев себя наполовину белым и наполовину красным, он ужасно смутился.

— Танкреди, — сказал он себе. — Где ты? До чего ты себя довел? И тебе не стыдно? Ты не мужчина, ты кукла!

Его мысли, исполненные сожаления и раскаяния, унесли его к жене, которая ждала его, и он вспомнил далекую историю своего брака.

Дон Танкреди был менее виновен, чем могли подумать. Да, уже через год после женитьбы он завел любовницу, но следует признать — он все сделал для того, чтобы жена об этом не узнала. Стараясь оградить ее от страданий, он возвел среди моря опасностей грандиозное здание из лжи, которое жалким образом рухнуло вследствие одного анонимного письма. Последовала семейная сцена, после которой дон Танкреди, будучи очень чувствительным человеком, стал мучиться угрызениями совести. Чтобы избавиться от этих мучений, он стал разумом искать все, что помогло бы ему возненавидеть жену; но, к сожалению, ничего не находил. Тогда он решил помириться. Отвел жену в трактир, с друзьями. Под звуки музыки, среди яркого света и общего веселья он вспомнил о любовнице, которая ждала его, невинная, ни о чем не подозревая, поскольку он уверил ее, что неженат. Каждые пять минут распутник — в сущности, человек добрый — украдкой смотрел на часы и думал: «Сейчас она выглядывает к окно… А сейчас думает: “Что же он сегодня так опаздывает?…” А сейчас ее охватывает отчаяние…»

В какой-то момент один из друзей произнес тост за примирение супругов. Но когда настал момент пить, стали искать супруга, звать его — а супруга-то и нет. Пока музыканты играли исполненное грусти танго, дон Танкреди тайком выбрался из-за стола и побежал к своей любовнице.

Он опоздал, и ему закатили истерику. Тогда он подумал: «Черт бы побрал тот момент, когда я сюда пришел!» Вернулся к жене, здесь ему закатили другую истерику. И поскольку супруги никак не могли примириться, в час ночи они отправились к одной супружеской паре, своим друзьям, чтобы те разобрались, кто прав, кто виноват. Друзья встали с постели, выслушали их, сказали много разумных слов и, после трехчасовых споров, смогли, наконец, примирить супругов.

— Поклянись, что больше не будешь мне изменять, — сказала жена дона Танкреди.

— Так, — ответил дон Танкреди, — давай не будем, а?

Они вернулись домой и собирались уже ложиться спать, когда с улицы их позвали. Та самая супружеская пара — пришли просить их уладить ссору, возникшую между ними вследствие трудного ночного разбирательства.

На следующее утро дон Танкреди, снедаемый угрызениями совести, отправился к любовнице. А ей пришла в голову удачная мысль приготовить ему своими руками блюдо, которое он очень любил: суфле. Они сели за стол, и от первого же прикосновения ножа суфле опало и почти уничтожилось. «Какой же я дурак, — подумал дон Танкреди, — сижу здесь, ем эту гадость, а ведь моя жена умеет готовить столько вкусного!» Он решил оставить любовницу и побежал домой. Его жена, услышав, что он уже поужинал, заплакала.

— Бог знает, какой гадостью она тебя кормит! — сказала она.

Дон Танкреди подумал о другой: «Бедняжка, она не умеет готовить суфле!» И решил покинуть жену. Но при этой мысли его охватила жалость. «Не буду бросать ни одной, — решил он про себя, — но так дальше нельзя: чтобы не обижать никого, брошу обеих. Но что же тогда станется с моей жизнью? Все, уйду в монастырь». И заплакал. Если бы он мог уснуть на несколько лет и ни о чем больше не думать! Черт бы побрал эту любовь! Ему хотелось бы подружить обеих женщин. Вот: или в монастырь, или все вместе втроем, в мире и согласии; это было единственное решение, которое он мог придумать. Он попросил совета у друга.

— Мне кажется, что ты слишком легкомыслен, — сказал ему тот.

Да, среди всех сомнений это одно казалось бесспорным: он слишком легкомыслен. Да какое там легкомыслен! Дон Танкреди чувствовал, что он несчастен.

В день своего рождения, чтобы не обижать ни одну из женщин, он отправился в трактир и заказал себе любимое блюдо — жареного голубя. Потом отправился к любовнице, которая его ждала с нетерпением. Чтобы порадовать его, она приготовила ему его любимое блюдо — жареного голубя. Дону Танкреди не хватило духу сказать ей, что он уже пообедал, и с трудом он съел этого второго голубя, с грустью думая о своей жене. В полночь он отправился домой. Его жена спала одетой, ее волосы были в беспорядке, а лицо мокро от слез. На цыпочках дон Танкреди прошел на кухню; стол был накрыт, как в праздничные дни, нетронут и весь уставлен цветами; перед его стулом стола тарелка с жареным голубем.

Опять голубь, черт бы его побрал!

Неверный супруг почувствовал комок в горле и инстинктивное отвращение в желудке, туго набитом голубями. Он пошел будить жену.

— Я еще не ужинал, — сказал он.

Из жалости он съел третьего голубя. И с омерзением его обсасывая, он с угрызениями совести думал о любовнице, которую он обманул дважды: с другой женщиной и с другим голубем.

Мы критикуем человека за то, что он добрый или за то, что он злой, как будто это так уж легко — быть добрым или злым. Трудно быть просто человеком!

Иногда дон Танкреди, отговариваясь работой, возвращался домой поздно, после ужина с любовницей в самых дорогих ночных ресторанах, и тут его ждал холодный суп, который ему приходилось проглатывать до последней ложки под надзором жены. Когда она закатывала истерики, с ней невозможно было говорить. Затем она принималась хлопотать по дому, с красными глазами и растрепанными волосами, кляня супруга. И все же, что бы ни случалось, когда он просто звал ее по имени, по каким-нибудь домашним делам, ее голос, спокойный, домашний, отвечал из других комнат:

— Иду.

Дон Танкреди обнаружил, что ссоры, которые не удавалось уладить самыми торжественными клятвами, самыми патетическими объяснениями, разрешались самым благополучным образом, когда ему приходило в голову попросить ее пришить пуговицу. Сколько же ему их было пришито! Однажды, во время исключительно тяжелой ссоры, он упросил жену пришить ему десять пуговиц. Жена прогнала его из дома.