День закрытых дверей (сборник) - Блейк Крауч

На щеку Вайолет упала капля дождя.

– За то, что не сказали моей жене, какое преступление там произошло. Максин нездорова. Слышать неприятные детали ей ни к чему, и я благодарен вам за сдержанность. Вы ведь из Дэвидсона, да?

– Совершенно верно.

– Я знаю, почему вы здесь. Наш мальчик… Это он убил ту семью?

Ви закрыла дверцу, протянула руку, коснулась его плеча.

– Мистер Кайт, на данный момент мы действительно ничего не знаем. Это правда. – Руфус кивнул и похлопал ее по руке. – Но вас не удивит, если это он?

Старик негромко вздохнул.

– Приходите завтра, – сказал он и, повернувшись, пошел по траве к воде.

Отъезжая от жутковатого, разрушающегося дома, Вайолет следила за Руфусом Кайтом через зеркало заднего вида. В падающем тумане старик стоял на берегу, всматриваясь в серые, свинцовые воды залива.

Потолок в моей маленькой комнате был выкрашен краской цвета «деревенский сыр». В это утро, мое второе утро на Окракоуке, меня пробудило завывание пылесоса в соседнем номере. А еще это было шестое подряд утро, когда я просыпался в незнакомом месте. Дома, в Юконе, открывая глаза, я прежде всего видел потолочные балки, ставшие со временем привычными, как знакомое дыхание спящей супруги.

Не видеть те самые балки, проснуться не дома, в юконской глуши, а в угрюмой комнате с плоскими морскими ежами на обоях, сентиментальной картиной с изображением парусника в бушующем море и прозрачной стеклянной лампой на комоде с заполненным ракушками основанием – в этом было что-то гнетущее.

В дверь постучали.

– Уборка номеров! – крикнул кто-то с испанским акцентом.

Я выбрался из постели и тоже крикнул через дверь:

– Не сегодня, спасибо!

Мой номер находился на третьем этаже, и из окна я видел и бухту, и деревню. Дождь, негромко шумевший всю ночь, к утру прекратился, и на Силвер-Лейк-драйв уже проступили кое-где сухие участки. Накануне я с разочарованием выяснил, что обещанный в меню бесплатный континентальный завтрак не стоит энергии, необходимой, чтобы спуститься в столовую и потребовать его. А поскольку прошлым вечером я объелся пятнадцатицентовыми креветками и пивом в ресторане «Пеликан», то решил пропустить завтрак и перейти к делу.

В офисе «Харпер касл» я взял напрокат велосипед, на котором и выехал из гостиницы под мрачной, готовой разродиться дождем тучей.

Утро выдалось сырое и ветреное. Я катил вдоль бухты на неуклюжем велосипеде. У пристани, пытаясь причалить, вре́́́зался в пилоны паром. В полумиле от меня пронзительно закричали чайки, эти пиявки каждого судна.

Оглянувшись, я увидел выступающий над дубами маяк. Не такой уж и высокий – всего лишь шестьдесят три фута, – он поднимался над деревней побеленной кирпичной башней, стоящей на этом месте с 1823-го; второй старейший маяк в стране.

На углу Силвер-Лейк и шоссе 12 снова торговал ракушками тот же, что и накануне, старичок. Проезжая мимо, я улыбнулся и дружелюбно кивнул ему, но получил в ответ сердитый взгляд.

Миновав несколько ресторанов, коттеджей и мини-отелей, я свернул на Олд-Бич-роуд, потом на Миддл-роуд и снова оказался в жилом квартале Окракоук.

Эти улицы, обсаженные кустами рвотного чая и виргинским дубом, были, похоже, единственным, что осталось от души острова.

Килл-Девил-роуд, улица разбитая, с потрескавшимся покрытием, усеянная панцирями от устриц, закончилась более чем в миле от ближайшего жилья.

Накануне вечером, оставив машину в нескольких сотнях ярдов от мини-отеля, я прошел через дубовую рощу на участке Кайтов до самого края леса. Лежа на песке, среди липких листьев, под холодной, просачивавшейся сквозь одежду моросью, я наблюдал за каменным домом, пока день не скатился в сумерки.

Никто не вошел.

Никто не вышел.

С наступлением ночи я пробрался, прячась за дубами, к окну и заглянул в гостиную. Желтоватое пламя камина освещало двух стариков, мужчину и женщину, застывших в статичной позе на диване и погрузивших взгляды в огонь.

Проведя за наблюдением час – они так и остались сидеть, – я отполз к лесу, скрываясь в сорной траве, покорившей уже переднюю лужайку. Возвращаясь к «Ауди», я знал, что буду делать дальше, и хотя сама идея мне не нравилась, поскольку подразумевала вовлечение в большую игру, ничего другого не оставалось.

И вот теперь, днем позже, я проехал мимо почтового ящика Руфуса и Максин Кайт по дороге, которая вела к их дому на берегу залива. Чувствовал я себя неважно – во рту пересохло, скрутило живот, – а все потому, что не предпринимал ничего подобного уже несколько лет. Моя жизнь в Северо-Западной Канаде строилась на недопущении какого-либо риска, и теперь я опасался, что мне не хватит духу для такого рода вещей.

На выходе из дубовой рощи моих волос коснулась борода испанского мха. Стараясь не обращать внимания на тревожный трепет в груди, я прошел через колышущийся песколюб и там, за старинным каменным домом, мне открылся вид на зияющий темнотой залив Памлико.

С воды налетел бурный северный ветер.

Волны вскинулись белыми шапками.

Старенький «Додж»-пикап, лишь накануне стоявший под одним из дубов, исчез.

Оставив велосипед в траве за коваными железными перилами, я поднялся на четыре ступеньки, жалея, что не ощущаю в кармане кожаной куртки вселяющей уверенность тяжести «Глока». Хотя, судя по наблюдавшейся вчера картине, Руфус и Максин доживали жизнь в апатии и уединении.

Постучав в дверь, я уловил запах дыма и поднял голову. Из гранитной трубы поднималось серое облачко.

Постучал еще.

Прошла минута.

Никто не ответил.

Я протянул руку, взялся за потускневшую дверную ручку и с удивлением обнаружил, что она поворачивается.

Широкая дубовая дверь открылась вовнутрь.

Я переступил порог дома Руфуса и Максин Кайт и закрыл за собой дверь. Еще совсем недавно у меня и в мыслях не было входить сюда без приглашения, и теперь страх перед возрастающим риском настойчиво требовал дать задний ход.

– Кто-нибудь есть?

Справа от меня, за сводчатым проходом, открывалась длинная гостиная с камином, на решетке которого пламенели угли. В ближнем углу темнели высокие напольные часы, секундная стрелка которых делала шаг каждые четыре секунды.

Взглянув влево, в столовую, я увидел обеденный стол, накрытый на троих. Потрогав пальцем блюдце, обнаружил на нем слой пыли. Пыль собралась и на бокалах, и на тарелках, и на пожелтевшей скатерти.

Повсюду висели гирлянды паутины.

Мимо уходящей в темноту лестницы я направился дальше, в глубь дома. Передняя, сужаясь, перешла в коридор, и под ступеньками лестницы обнаружилась небольшая дверца в стене. Воздух сырой и застойный, с неприятным запахом плесени.