Когда отступит тьма - Майкл Прескотт

Невероятно. Эндрю захлопнул книгу, подняв облачко белой, похожей на тальк пыли, и удивленно присвистнул.

— Роберт, — произнес он, — ты просто полон неожиданностей.

Но больше неожиданностей здесь не предвиделось. Эндрю уже собирался уходить и вдруг увидел листы бумаги на сосновом письменном столе возле окна. Поднял верхний и остолбенел.

Среди хаоса беспорядочных закорючек выделялось одно слово.

Эрика.

Эндрю вздохнул и стал медленно читать, силясь найти смысл.

Эрика отзови собак фурий ведьм изводящих меня наполняющих шумом мой череп Эрика слышишь они пронзительно зовут сестер красоты дочерей ночи Эрика ты распутничаешь ради нее ты ложишься с ней ты лжешь ради нее Эрика солжешь… Эрика умрешь…

Последние слова растягивались громадными петлистыми буквами.

Эндрю долго смотрел на лист, понимая лишь простой факт всепоглощающей ненависти — лютой, жгучей ненависти к Эрике.

Он перебрал другие листы, нашел еще такие же записки. На некоторых страницах были маленькие, грубые, вызывающие недоумение рисунки. Собачьи головы. Раздвоенные змеиные языки. Звериные когти.

Среди слов и рисунков назойливо просматривалось имя Эрики.

Роберт явно писал это сегодня. На столе лежала старая перьевая ручка, кончик пера покоился в чернильной лужице.

«Эрика солжешь Эрика умрешь…»

Она в его руках. Теперь Эндрю был в этом уверен.

Догадаться, как Роберт схватил ее, было невозможно. Куда увез, жива она… или нет…

Этого никак не узнать. Он мог похитить Эрику из галереи, увезти ее в машине. Или же она все-таки приехала сюда поговорить с ним, выбрав для этого самое неудачное время, когда его паранойя и безумие дошли до предела.

Как бы там ни было, Эрика у него в руках. В его власти.

И даже если еще жива, до утра он наверняка убьет ее.

Медленно пятясь по расселине, пыхтя, обливаясь потом, что-то бормоча под нос, Роберт упорно тащил свою жертву дюйм за дюймом.

Щека его кровоточила от удара каблуком. Ничего, он с ней за это сочтется. Помучает ее, помучает. Приятно будет слышать ее вопли и предсмертные стоны.

Эрика обмякла, стала тяжелой, управляться с ней в тесном пространстве было трудно. Ушли долгие минуты на то, чтобы протащить ее всего полпути. Воображала, что сможет удрать таким образом. Это безнадежно.

— Тупик, Эрика, — пропыхтел Роберт Гаррисон. — Выхода нет.

Темнота была почти полной. Ее фонарик валялся брошенным в нескольких ярдах впереди, его остался снаружи, в тронном зале.

Роберт тащил Эрику то за лодыжки, то за шлевки на поясе джинсов. Блузка ее вылезла, и, хватая ее, он то и дело ощущал голую кожу.

У нее кожа гладкая, у него волосатая. Иаков с Исавом; кто из них получил благословение, а кто проклятие? Или, может, более уместна притча «La Belle et la Bete» — «Красавица и Чудовище», но все-таки вопрос остается открытым: кто есть кто?

Роберт знал, что думают они, все те, другие. Видел, как они ухмылялись в супермаркете, когда он приезжал пополнять запасы.

Он вовсе не собирался ехать туда. Он отправился в город повидать Эрику. Она мучила его, не хотела освобождать.

Теперь его страданиям пришел конец. Эрика в его руках.

— В моих, — произнес он и хихикнул.

Мойра устроила это. Мойра внушала ему мысль, когда он ехал из города в ярости — мысль о пустой морозилке, о запасе продуктов. Мойра развернула его грузовик и поставила возле супермаркета Уолдмена, где совершают покупки все добрые горожане, недалекие захолустные обыватели и их вульгарные жены.

Они косо поглядывали на него, когда он возил по проходам тележку, заполняя ее замороженными продуктами и консервами, толстыми пачками бумажных полотенец и туалетной бумаги, водой в бутылках, делал месячный запас для своего лесного пристанища.

Они таращились и за его спиной наверняка показывали пальцами на дурачка.

Роберт Гаррисон — сумасшедший, пария, изгой, козел отпущения, проклятый.

Он всегда ощущал их враждебность и отчуждение. Но в последние дни стал ощущать еще кое-что. Их страх.

Они боялись его из-за девчонки Уилкотт. Знали, что это сделал он. Доказать они ничего не могли. Но знали и боялись его, а их страх делал его сильным.

Он много лет неуклюже пытался снискать их благосклонность. Заводил с ними разговоры, вернее, пытался заводить. Улыбался, стараясь приноровиться к ним, надеялся встретить одобрение, но никогда не встречал.

Теперь он не удостаивал их внимания, держался надменно, как король. Пусть себе таращатся и тычут пальцами. Ему наплевать.

У кассы он молчал, пока пухлая девица подсчитывала стоимость его многочисленных покупок.

Он стоял неподвижно, ощущал зуд в ладонях, взор его настороженно блуждал от покупателя к покупателю, они все отворачивались с привычной небрежностью, никто не хотел встречаться с ним взглядом.

Потом он увидел бульварную газету на проволочном стенде, и заголовок бросился ему в глаза, потряс его.

УЧЕНЫЕ ГОВОРЯТ: СМЕРТОНОСНОЕ ЗАГРЯЗНЕНИЕ УНИЧТОЖИТ ВСЕ ЖИВОЕ В ТЕЧЕНИЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ!

Смертоносное загрязнение. Миазмы.

Значит, оно распространяется? Значит, он не единственный? Где же такие, как он, каким образом связаться с ними? Живут они тоже, как прокаженные, видят…

Внезапное молчание вывело его из задумчивости, он понял, что кассирша закончила подсчет и ожидает платы. Она пристально смотрела на него, ее круглые глаза на круглом лице широко раскрылись от страха.

Кассирша видела, как он загляделся на газету, и это почему-то испугало ее.

Как она могла ожидать, что он не увидит заголовка? Очень может быть, что она выставила газету напоказ в предостережение ему или в насмешку.

Он чувствовал их взгляды, ощущал смятение их мыслей. Сидевшая рядом кассирша украдкой поглядывала на него. А ребенок позади в очереди, державший в руке леденец на палочке, — тот пялился на него в страхе как зачарованный.

Враждебность и подозрительность со всех сторон.

Как он их презирал. Подонки. Идиоты. Стервятники, клюющие его внутренности, пока он лежит прикованным к скале своего горя.

Он вспомнил последний крик Шерри Уилкотт, когда опустился нож. Так же завопила бы эта пухлая девчонка-кассирша или еще громче? Ему хотелось бы выяснить. Хотелось бы перерезать ее белое горло.

— Итого двести двадцать один доллар тридцать пять центов.

Голос кассирши.

Он, как всегда, расплатился чеком. Старательно вывел свою фамилию крупными буквами. Она не спросила никаких документов. Его чеки надежны. В течение многих лет.