Таинство - Клайв Баркер

Он остановился на полуслове, услышав внизу, в холле, голос отца, а потом его шаги по лестнице. Уилл двинулся назад к кровати и успел забраться под одеяло, прежде чем распахнулась дверь и вошел отец. Лицо у него было мрачнее неба за окном.

— Итак, — сказал он без всякого вступления, — я хочу получить от тебя объяснение, мой друг, и лжи я не потерплю. Мне нужна правда.

Уилл ничего не ответил.

— Ты знаешь, почему я рано вернулся домой? — спросил отец. — Ну?

— Нет.

— Меня нашел мистер Каннингхэм. Этот чертов псих заявился посреди дня. Он разыскал меня — это его слова: разыскал меня, — потому что его сын в ужасном состоянии. Он все время плачет из-за того, что ты втянул его в какую-то гадость. — Хьюго подошел к кровати Уилла. — И теперь я хочу узнать, какие дурацкие истории ты втемяшил в башку этому придурку. И не надо качать головой, молодой человек, сейчас ты говоришь не со своей матерью. Мне нужны ответы — и правдивые ответы, ты меня слышишь?

— Шервуд… не совсем того… — сказал Уилл.

— Это что должно означать? — спросил, брызгая слюной, Хьюго.

— Он не имеет понятия, о чем говорит.

— Меня не интересует этот маленький засранец. Я просто не хочу, чтобы его отец разыскивал меня и обвинял в том, что я вырастил полного идиота. Именно так он назвал тебя. Идиотом! И возможно, он прав. У тебя что — ума совсем нету?

Уилл чувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

— Шервуд — мой друг, — пролепетал он.

— Ты говорил, что он не совсем того.

— Да.

— И что же тогда у нас получается? Если он твой друг, то кто тогда ты? У тебя что — совсем мозгов нет? Вы что там удумали?

— Мы просто гуляли, и он… испугался… вот и все.

— У тебя какие-то странные представления о забавах — внушать мальчишке всякие глупости. — Отец покачал головой. — Где ты этого набрался?

Он задал этот вопрос напоследок, уже не надеясь на ответ, хотя Уиллу и хотелось ответить. Его так и подмывало сказать: «Я ничего не выдумывал, ты, старый слепец. Ты не знаешь того, что знаю я, не видишь того, что вижу я, ничего не понимаешь из того…»

Но Уилл, конечно, не осмелился это произнести. Он просто закрыл глаза и позволил отцу обливать его презрением, пока тот не остыл.

Потом к нему поднялась мать с таблетками.

— Я слышала, отец говорил с тобой, — сказала она. — Знаешь, он иногда бывает грубее, чем хотел бы.

— Я знаю.

— Он говорит всякие слова…

— Я знаю, что он говорит и чего хочет, — ответил Уилл. — Он хочет, чтобы мертвым был я, а живым — Натаниэль. И ты тоже.

Он пожал плечами. Легкость, с какой дались ему эти слова, с какой он мог причинять боль (а он знал, что причиняет боль), бодрила.

— Нет проблем, — продолжал он. — Извини, что я не так хорош, как Натаниэль, но я с этим ничего не могу поделать.

Пока Уилл говорил, глядя на мать, видел он не ее — он видел Джекоба, который протягивает ему мотылька на сожжение и улыбается.

— Прекрати, — сказала мать. — Я не хочу это слушать. Что ты себе позволяешь? Прими таблетки.

Манера ее поведения вдруг стала какой-то отстраненной, словно она не узнавала мальчика, лежавшего в постели.

— Хочешь есть?

— Да.

— Я попрошу Адель подогреть суп. А ты не вылезай из-под одеяла. И прими таблетки.

Выходя, она бросила на сына едва ли не испуганный взгляд — так посмотрела на него тогда в школе мисс Хартли. И скрылась за дверью. Уилл проглотил таблетки. Тело по-прежнему ломило, голова кружилась, но он не собирался долго ждать, он уже (еще не успев встать на ноги и выйти из дома) принял решение. Он поест супу — нужно подкрепиться перед предстоящим путешествием, а потом оденется и пойдет в Суд. Составив план, он снова поднялся с кровати, чтобы испытать ноги на крепость. Они уже не казались такими ненадежными, как несколько минут назад. Он немного поест, и они донесут его куда надо.

Хотя Фрэнни и не заболела, страдала она куда больше, чем Уилл на следующий день после вечера в Суде. Они с Шервудом умудрились незаметно пробраться в дом, подняться по лестнице и вымыться, прежде чем их увидели родители, и лелеяли надежду, что никто ничего не спросит, но тут ни с того ни с сего Шервуд стал рыдать. К счастью, он нес околесицу, объясняя причину своих слез, и, хотя отец с матерью с пристрастием допрашивали Фрэнни, она тоже отвечала туманно. Фрэнни не любила лгать, в первую очередь потому, что не умела это делать, но знала, что Уилл никогда ей не простит, если она начнет распространяться о том, что ей известно. Отец Фрэнни, когда прошел первый приступ ярости, замкнулся в себе, но мать умела брать измором. Она задавала одни и те же вопросы, все больше укрепляясь в своих подозрениях. В течение полутора часов она снова и снова спрашивала Фрэнни, почему Шервуд в таком состоянии. Фрэнни говорила, что они пошли играть с Уиллом, потерялись в темноте и испугались. Мать не верила ни одному ее слову, но в том, что касалось упорства, дочь не уступала матери. Чем дольше мисс Каннингхэм повторяла свои вопросы, тем осторожнее становились ответы Фрэнни. Наконец мать не выдержала.

— Я не желаю, чтобы ты и дальше встречалась с мальчишкой Рабджонсов, — сказала она. — Думаю, это настоящий смутьян. Он здесь чужой и оказывает на тебя дурное влияние. Ты меня удивляешь, Фрэнсис. И разочаровываешь. Обычно ты ведешь себя более ответственно. Ты же знаешь, твоему брату легко задурить голову. Я никогда не видела его в таком состоянии. Плачет и плачет — не остановишь. И я виню в этом тебя.

Этой короткой речью вопрос на некоторое время был исчерпан. Но незадолго до рассвета Фрэнни проснулась и услышала, как брат жалобно плачет. Потом в его комнату вошла мать, и рыдания стали тише, пока они обменивались негромкими словами, а затем возобновились. Мать пыталась — но безуспешно — успокоить Шервуда. Фрэнни лежала в своей комнате в темноте, борясь со слезами. Но проиграла сражение. Они потекли солеными ручьями по носу, жгли веки и щеки. Ей было жалко Шервуда: она знала, что он меньше любого другого был подготовлен к ночным кошмарам, неизбежным после приключений в Суде. Ей было жалко себя, потому что она вынуждена лгать и это воздвигло стену между нею и матерью, которую она так сильно любила. Плакала она — хотя и несколько иначе — и по Уиллу, который поначалу показался ей другом, таким необходимым, но которого она, кажется, уже потеряла.

И наконец — неизбежное. Она услышала, как повернулась ручка двери, ведущей в ее спальню, и потом — голос матери:

— Фрэнни? Ты спишь?

Она не стала притворяться — села в кровати.

— Что случилось?

— Шервуд рассказал мне нечто странное.

Он рассказал все: как они, преследуя Уилла, отправились в Суд, рассказал о мужчине в черном и женщине в кружевах. И еще кое-что. О том, что женщина была голая, а потом случился пожар. Мать Фрэнни желала знать, имеет ли это какое-нибудь отношение к действительности? А если имеет, то почему Фрэнни ничего ей не рассказала?