Враг мой - дневной свет - Лисина

то время, когда по твоей воле сто человек рыдают и взывают к Богу, глупо и странно. Сегодня он ощущал себя совсем здоровым, и, захоти, вышел бы на улицу прямо к этой замерзшей от горя толпе.

Людям всего не объяснить. Люди всегда думают, что они самые умные, и все про всех знают. Некоторые объяснения принимаются, но большинство просто выслушиваются с вежливой миной, а потом, за глаза, искажаются до неузнаваемости и портят все впечатление. Это он узнал сам, смотря фильмы и читая книги. Его мама — простой человек с теми же глупостями в голове, и с той же манией величия. Удивительно, какой, оказывается, этот человеческий мир равнодушный. Всем лень чуточку напрячь мозги и постичь, наконец, друг друга, научиться видеть и слышать то, что скрыто, научиться делать правильные выводы.

Мама знала его четырнадцать лет, говорила с ним, боялась за него, перечитала кучу разной медицинской литературы, чтобы лучше понять его состояние, и не сумела приблизиться к нему хотя бы на полшага. Почему? Может, она глупа? Ведь, будь она умной, стала бы она влюбляться в несчастного Егорку, или, к примеру, слушать жуткую музыку мадам Илиги?! Не далее, как вчера, он слышал, как она с сожалением сетовала кому-то по телефону, что не может пойти на концерт прибывающей в их город «звезды». С ума сойти: Жаровская решила посетить родные пенаты, чтобы потом с пафосом рассуждать о любви к березкам и снежным долинам, где прошло ее светлое детство, а журналисты или ведущие ток-шоу будут умильно улыбаться и спрашивать, уж не в березках ли черпает она свое очарование и талант. Дима выругался, как всегда бывало при воспоминании о Жаровской, и ее, с позволения сказать, музыке. Хорошо еще, что у мамы хватило мозгов не покупать билет заранее, а то они с Кариной здорово бы повеселились сегодня вечером, отмечая смерть Егора. Да, мама его разочаровала. Но ничего, пока она остается с ним. Случай с Егором отрезвит ее и заставит вернуться к прежней осмотрительности и покорности.

Через несколько часов, когда Дима задремал над очередным творением Э. По, мать вернулась домой и поднялась в спальню к сыну.

— Дим, спишь, что ли? — негромко спросила она, просовывая в дверь сначала поднос с блинами и вареньем, а уж потом заглядывая сама. Ее глаза были накрашены, аккуратно лежали челка и локоны, нос не покраснел, щеки не отекли. Неужели она не рыдала в три ручья, а просто посочувствовала подруге и привезла ее домой, чтобы скорее покончить с похоронным настроением.

— Входи, ма, я что-то отключился, — он мгновенно собрался и прогнал остатки сна, — как там?

— А-а, как там может быть?! Двигай стол, чаю попьем, я замерзла, как бобик.

Он улыбнулся, и, убрав со стола книги, набросил на него маленькую скатерку, и потащил за углы к креслу.

— Ставь, ма, а то тяжело держать.

— Ничего, что я так ворвалась? — Галина села на удобный маленький стул с витыми ножками и начала разливать чай по чашкам.

— Хорошо, что пришла, — он с удовольствием обмакнул свернутый блинчик в черничное варенье, — а то я уж подумал, закроешься в спальне и плакать будешь.

Она разглядывала его с отстраненностью химика, проводящего опыт, и как заклинание повторяла про себя слова Анатолия, сказанные ей только перед ее отъездом с кладбища: «Помни, Галюша, Димка может быть в этом замешан! От вируса так не умирают!»

Она ехала домой по заснеженной трассе, кусала губы и проклинала день, когда решила оставить ребенка. Хоть и гнала она всю жизнь от себя слова матери о возможном уродстве будущего малыша, против истины воевать становилось все трудней и трудней.

— Что мне делать? — спросила она у Анатолия. — Я ведь еду домой, а там он. Вдруг он ничего об этом не знает? Мало ему душевных травм, так еще я наброшусь на него с обвинениями.

— Ты, что, совсем с ума сошла?! — воскликнул он и тут же, оглядываясь, повел ее за руку подальше от толпы. — Галя? Какие еще обвинения?! Он же тебя в собственной постели придушит, если мои подозрения верны! Милая, ты должна включить весь свой актерский талант, весь природный такт и, несмотря ни на что, всю любовь к Димке. Пей с ним чай, смотри с ним кино, говори с ним, ври, все, что в голову взбредет, только молчи о Егорке. Боже тебя упаси начать сожалеть о нем в присутствии сына! Ты слышишь меня? — он обнял ее за плечи и заглянул в глаза. — Понимаешь?

Она обхватила его руки — теплые и сильные — своими, застывшими даже в варежках, руками и кивнула.

— Скоро все разрешится, — продолжал Анатолий, напряженно вглядываясь в ее бледное лицо. — Мы назначим какую-нибудь экспертизу, осмотрим Димку, поспрашиваем. Его улучшение нам на руку. Пусть пока он ни о чем не подозревает, а твоя задача — усыпить его бдительность. И слушай все, что он сочтет нужным тебе рассказать. У него, кажется, выявилась маниакальная зависимость от убийств…

— Почему убийств?! — с ужасом переспросила Галина, гипнотизируя его взглядом.

— Я порассуждал на досуге, полистал медкарты подобных больных, и пришел к неутешительным выводам.

— Например? — в голосе ее явно зазвучала злость.

— Не сердись. Врачу иногда необходимо быть жестоким. Итак, я пришел к выводу, что Дима вполне мог убить Юлю — вашу соседку.

— Еще чего! — она вырвалась из его объятий. — Ты совсем уже, что ли?! Он из дома не выходит, у тебя амнезия, что ли?! Будешь еще моего сына в преступники записывать Айболит несчастный! — он мягко поймал ее за локоть.

— Я стану несчастным, если ты меня не выслушаешь. Я уже как-то говорил тебе, что Диму не вылечить, помнишь? — ему необходимо было втянуть ее в разговор. Если он этого не сделает, последствия можно будет только представить, а, в худшем случае, увидеть по телевизору в криминальной хронике.

— Помню! — огрызнулась Галина. — Тебе обязательно мне это напоминать?!

— Тогда ты помнишь и то, что я предлагал адаптировать его к нормальной жизни…, - реакции не последовало, и он на свой страх и риск продолжил: — так вот, я считаю, что и это тоже невозможно, и не было возможно уже тогда. Это не врачебная ошибка — это отсроченный диагноз.

— Очень удобно! — всхлипнула она. — Чего ты добиваешься, чтоб я признала, что мой сын — псих, маньяк-убийца?!

— Да, — твердо, не повышая голоса, сказал он и снова обнял ее за плечи.

— И Егора он убил? — скривив похолодевшие губы в издевательской улыбке, спросила Галина. У нее не укладывалось в