Здесь и сейчас - Лидия Ульянова

После сеанса я чувствую себя выпотрошенной и разбитой, меня упорно клонит в сон. И я благодарна профессору за предусмотрительно отведенную для меня гостевую комнату. В этой комнате аккуратная односпальная кровать с сентиментальным розовым покрывалом, столик с чайником и кофеваркой, свой санузел. На прощание профессор снова вручает мне диктофон и сообщает, что не нужно искать его, когда я соберусь уходить, можно просто уйти, прикрыв за собой дверь. Велика вероятность, что мне не захочется общаться.

Я ложусь на кровать, закрываю глаза и затихаю. Я не сплю, просто дремлю. И где-то на самом краешке забвения, погружаясь в сон, снова чувствую ту девочку, которой я была когда-то. Или не была?.. Или не я?.. Ведь есть только здесь и сейчас. Здесь и сейчас…

В день, когда она родилась, радовался, казалось, весь город. В газете «Вечерний Ленинград» даже поместили заметку о том, что такого-то числа в родильном доме имени Снегирева у работницы ленинградской фабрики по производству клеенки и сотрудника Института текстильной промышленности родилась тройня, две девочки и мальчик, молодая мама и младенцы чувствуют себя хорошо, молодой папа счастлив.

Выписку тройни из роддома снимала «Ленинградская кинохроника», и сюжет крутили потом в кинотеатрах. Дотошные корреспонденты даже съездили на работу к молодой матери, пообщались с коллегами. Перепуганный визитом директор фабрики тоже делал счастливое лицо и сдуру пообещал предоставить молодой семье отдельную квартиру. Пока же из средств профсоюза в подарок новорожденным были куплены в «Детском мире» на Желябова три кроватки и похожая на океанский лайнер огромная коляска. Колясок для троен не выпускали, только для двоен, и дети вынуждены были с младенчества привыкать к единению и тесноте.

Дело с квартирой оказалось долгим, и из роддома Марина и Николай Арихины с тремя безымянными малютками отправились в коммуналку на Ракова, по месту прописки.

Две комнаты в отличной малонаселенной коммуналке достались Николаю после родителей. Там же в квартире проживали еще две семьи, состоявшие из одного человека каждая. В одной комнате жила старая большевичка Александра Тихоновна, а в другой – учительница вечерней школы Кира. В общем, сказка, а не коммуналка. Александра Тихоновна, правда, после смерти Колиных родителей встала на дыбы: нечего молодой паре две комнаты занимать, хотела одну оттяпать для подруги по большевистскому подполью, но Марина была уже на сносях, и дело застопорилось. А когда Марина вернулась из роддома с таким богатым приплодом, то вопрос отпал сам собой, к величайшей печали адепта Маркса и Энгельса. Понятное дело: мечтала получить в соседки соратницу по борьбе, а получила троих орущих высерков.

Но сильно печалилась не одна Александра Тихоновна, лила горькие слезы и молодая мать. Еще во время беременности она понимала, что дело нечисто и одним ребенком она не отделается – пожилая акушерка ясно слышала биение двух сердец, – но надеялась, что, может быть, как-то обойдется. А когда детей оказалось трое, то впала в настоящую депрессию и подумывала о том, как бы оставить в роддоме хотя бы одного. Только вот выбрать не могла. По всему выходило, что оставить надо бы одну девочку, только вот какую, если обе на одно личико, красненькие и сморщенные? Пока Марина думала-гадала, поднялась свистопляска с газетами и киностудией, да и Николай никогда не позволил бы, так и выписались вчетвером.

– Ну зачем мне столько? – рыдала Марина на плече у Киры. – Куда я их дену? Я и одного ребенка хотела не сейчас, а попозже, а их вот три. Стыдно сказать, как свиноматка какая-то.

– Ты что, ненормальная? – гневно утешала Кира, оглаживая молодую мать по плечам. – Да другие бабы за счастье бы почли! Дети здоровые, замечательные дети, а ты их на помойку выбросить мечтаешь!

Кирочка вышла замуж перед самой войной, муж ее погиб на фронте, и никого у нее не осталось. Да и шансов второй раз заневеститься не осталось тоже: мало того что нехороша собой, когда вокруг столько привлекательных баб-одиночек, так еще в блокаду застудилась по– женски и детей иметь не могла. И где ей было знакомиться, если вся личная жизнь крутилась вечерами в кино да на танцах, а у нее в это время самая работа в вечерней школе. Можно было бы с учениками шуры-муры водить, но тут у Киры существовали принципы – на работе ни-ни.

– Да как я справлюсь с ними одна? – в голос рыдала Марина.

– Справимся как-нибудь.

Марина Львовна была родом из Западной Белоруссии, бывшей до войны Польшей, там жили ее родители, работали в Бресте в артели. А Марину после школы позвал к себе мамин брат, прочно обосновавшийся в Ленинграде врач. Несколько лет до замужества Марина жила у дядьки, училась в институте. Спала в проходной комнате, бегала по магазинам, стирала на всю семью, полы мыла, но не жаловалась. В дядькиной семье относились к ней по-доброму, да и не каждому такое счастье – даром крыша над головой. Только, ясное дело, растить ее детей дядька с женой не собирались. И родители Маринины не помощники, у них своя работа, хозяйство, младшие дети.

– Их же как-то назвать надо, троих-то… У-у-у… Хлюп…

– И назовем, безымянными не останутся.

Обалдевшему от свалившегося мощного счастья Николаю было все равно, как называть наследников, любое имя хорошо. Марине же хотелось нечто красивое, элегантное, стройное. Например, Стелла, Инга и Жюльен. Но мудрая Кирочка вовремя отговорила. Тогда порешили на Вере, Надежде и Любомире. Достаточно стройно и где-то тоже элегантно.

Хоть и ревела от беспомощности, но к материнству Марина практически была подготовлена неплохо. С детства мать с отцом рано утром уходили на работу, а на ней хозяйство, четверо младших детей плюс огород и скотина. Детей накормить, задницы всем подтереть, моськи умыть, следить, чтобы не расшиблись и не голосили. Только вертись юлой. Если бы не мамин брат – долгих лет ему жизни! – до сих пор бегала бы с сопливой тряпкой, носы утирала.

Но отсюда же росли ноги полной Марининой моральной неготовности быть матерью. Не нагулялась еще, на танцульках не навальсировалась, свободной жизнью не нажилась. Она и замуж бы так скоро не выскочила, да только у дядьки в проходной, да у корыта – не об этом она мечтала. Мечтала Марина Львовна строить коммунизм, развивать социалистическое хозяйство, поднимать легкую промышленность. Окончив текстильный институт, пошла на фабрику по производству клеенки технологом, стала отличным специалистом, на доске почета висела. Поэтому и на работу она вернулась из декрета при первой же возможности. Детей хотела было отдать в ясли при фабрике, да как их троих до яслей каждый день дотащишь? Выручила ангел-хранитель Кира, сама вызвавшаяся в няньки: в яслях только болеть будут, по очереди и все вместе. Днем Кира сидела с детьми, а вечером, когда возвращалась Марина, шла в школу на уроки. Учебную нагрузку пришлось взять по минимуму, да что поделаешь, всех денег не заработаешь.

Квартиру обещанную все не давали, хоть и не отказывали. Дети росли. Их уже невозможно было удержать в комнате, открывали двери и рассыпались горохом по коридору, в кухне мельтешили. Тут уж не выдержала старая большевичка Александра Тихоновна, маявшаяся мигренями от вечного визга и топота шести маленьких ножек. Она надела костюм, нацепила ордена с медалями и пошла на прием к директору Марининой фабрики. Это куда же годится, что же делается в социалистическом государстве, что многодетной семье три года квартиру выделить не сподобятся? Дети-то, они кто? Цветы жизни они, вот кто! Будущие строители коммунизма в отдельно взятой стране, борцы с мировой буржуазией и капиталистическим мракобесием. Против борьбы с мировой буржуазией директор фабрики пойти никак не мог, не решался, и дополнительная угроза обратиться за помощью в райком партии возымела действие – квартира семье технолога Арихиной была в райсовете выбита.