Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

Йохима нисколько не огорчило, что французскую столицу — мечту туристов всего мира — Дани посоветовал на этот раз объехать. Во-первых, одного-двух часов имеющихся в их распоряжении, было явно недостаточно даже для самого поверхностного путевого впечатления, а во-вторых, в это время суток могли возникнуть серьезные проблемы с проездом по центру города и парковкой и, наконец, Париж еще не утих после майских студенческих волнений. Ежедневно поступали сообщения о новых, зачастую стихийных бунтах и демонстрациях студентов вкупе с примкнувшей к ним разнообразной шушерой.

Дани взахлеб рассказывал о сложившейся ситуации впрямую отразившейся на театральном деле: многие театры, присоединившиеся к бунтующим, открыто противопоставили себя правительству. Искусство как бы стало в оппозицию к государству, отстаивая анархический бунт, проповедуя сексуальную свободу вместо пуританской буржуазной морали и неустойчивость, зыбкость как способ существования.

— Эх, господин профессор, — сокрушался Дани, — могли бы вы там, в своей глуши представить, что по американским штатам разъезжают театрики, ну что-то вроде общин хиппи, которые устраивают свои действа, где попало — в амбарах, гаражах, подвалах. Вначале зрителям предлагают покурить «травку», потом раздеться, а потом… Ну, как бы это выразиться поделикатнее торжествует сексуальная революция, так сказать, коллективный протест… Как это вы там в Австрии обходитесь без этого?

— Все-таки это лучше, чем выпускать кишки или пускать в ход гильотины, — бросил Йохим, с интересом изучая содержимое пакета с провизией.

— А я, видимо, слишком старомоден и, наверное, осторожен, что значит — умен. Меня вовсе не тянет расправиться с «традиционными ценностями» в компании этих немытых «детей цветов» и остервенелых «левых», разгромить бабкин бутик со всеми ее шанелями, корденами — «приспешниками разлагающейся буржуазии», измазать дерьмом стены отчего дома и, возглавив какой-нибудь «театр улицы» подбивать сограждан к повальному греху прямо на Каннской набережной или во дворце Шайо… Уф, Ехи, ты даже не представляешь какой я теперь консервативный, тухлый тип! — Дани перехватил у друга круассан.

— Как раз по мне, — Йохим удовлетворенно жевал сандвич. Бунтарство и социальные страсти вообще мало беспокоили его. Они отвращали, как некая патология, развивающаяся у людей, не способных, как правило, к созидательной деятельности. Его же личными врагами были смерть и разрушение — предательские и незаконные, т. е. происходящие вне естественных природных санкций. Позиция Дани возражений не вызывала. Но для актера, чья карьера находилась в прямой взаимосвязи с «веяниями времени», ситуация, конечно же, была не простой.

Окончив актерскую мастерскую в Париже, на пороге двадцатилетия Дани сыграл Ромео в спектакле молодежной труппы, подготовленном для знаменитого Авиньонского фестиваля. Они играли под открытым небом, в естественных декорациях старинного дворца, на подмостках, которые еще совсем недавно прославил Жерар Филипп. Дани стал одной из «звезд» фестиваля, обратив на себя внимание профессионалов и публики, среди которой оказалась и некая юная студентка-журналистка, ставшая впоследствии танцовщицей «Парадиза» и супругой начинающего, но уже известного телерепортера.

Труппа Дани вскоре развалилась, и он уже несколько приуныл, подрабатывая в массовках. Как раз в этот момент в его жизни появился Остин Браун. Тот самый тип, которому принадлежала ожидающая друзей яхта.

Началось же все так. Однажды Фанни — так звали бабушку Даниила, сообщила внуку, что некий состоятельный меценатствующий господин намеревается субсидировать производство фильма по интересующему его сценарию и очень серьезно относится к подбору исполнителя. Ему нужен молодой, мало известный и обаятельный актер, способный выглядеть на экране не очень профессионально.

Господин Браун — француз немецкого происхождения ожидал актера в своем доме на острове у побережья Тулона, куда Дани был доставлен ожидавшим его в порту катером.

На встрече, кроме хозяина-мецената, присутствовали еще два человека режиссер и оператор будущего фильма. После подробной беседы, носившей скорее политически-нравственный, чем профессионально-актерский характер, Дани прочел кусок газетного текста под стрекот ручной кинокамеры, что и явилось пробой. Дани предположил, что имеет дело с неким шизанутым дилетантом, мечтающим выбросить деньги на ветер. Работа над фильмом, продолжавшаяся более пяти месяцев, целиком увлекла его. Это была документальная лента, повествующая о судьбе политических режимов, ориентировавшихся на коммунистические идеалы. Здесь Даниэля, игравшего кинорепортера, ждало много неожиданностей. У героя Дани был реальный прототип — молодой журналист, собравший труднодоступный документальный материал, объединенный под названием «В рубиновых лучах тоталитаризма». И дырочка в оконном стекле у его письменного стола была вполне реальной, как и рана в виске, прервавшая последний репортаж. Этим окном и листом бумаги, торчащим из старой печатной машинке «Мерседес», заканчивался фильм.

А чтобы снять остальные полтора часа съемочной группе, состоявшей из четырех человек, пришлось здорово повертеться. Неизвестно, как попали эти «Рубиновые лучи» к Брауну, но очевидно, не просто. Он не скрывал, что не только сами документы, но их владельцы представляют известный интерес для определенных спецслужб. В фильм были включены любительские кадры сделанные теми, кто рискуя очень многим, снял их «за железных занавесом»: интервью из советского сумасшедшего дома, скрывающего инакомыслящих; «праздник урожая» в колонии для антисоциальных элементов, а в сущности — политического концлагеря острова свободы — Кубы, собрания чешской «творческий интеллигенции», искореняющий из своей среды «чуждые» элементы, и прочие факты, отнюдь не являющиеся достоянием мировой общественности.

Роль Дани, изображавшего кинорепортера, состояла в том, чтобы появляться в кадре на фоне комментируемых событий и связывать отдельные части сюжета небольшими бытовыми зарисовками. Браун старался устроить так, чтобы наиболее рискованные репортажи были сняты отдельно, без участия актера. Каким образом ему удалось получить материалы, осталось тайной, но было ясно, что игра была далеко не детской.

Несколько раз Дани вместе с Остином Брауном и оператором пришлось вылетать в «спецкомандировки», используя фиктивные документы на представителей общества «Мир социализма», снимающих, якобы, агитационный прокоммунистический ролик. Они побывали на Кубе, в России и Польше, преодолевая правдами и неправдами железобетонные барьеры секретности, перекрывающие всякую утечку информации из этих очагов мировой революции.

— В общем, я кое-что повидал и кое-что понял», — подвел итоги своему рассказу Дани. — К тому же, тогда уже на пленке и выяснилось, что я вылитый Делон и теперь с осени запускаюсь в комедию, которая должна так ненавязчиво пародировать гангстерско-полицейские экранные подвиги этого красавчика. С Остином — мы теперь друзья, и я вполне состоятельный джентльмен, могущий себе позволить и этого симпатягу «Рено», и экспериментальные капризы с твоим имиджем. Я богат, чуток, отзывчив и готов выслушать любую шокирующую исповедь школьного друга.

— Ладно, теперь помалкивай, — Йохим сунул в рот Дани сандвич с сыром, — Пора исповедаться и мне, грешному… Знаешь, Дани, я так до сих пор и не пойму, нравится ли мне жить… То есть: то ли я делаю, что должен был, что мне предназначалось, так ли живу? Куда и зачем я собственно пру по этому своему «персональному кладбищу», довольно обширному для года хирургической деятельности… Если честно — моей вины в этом мало, так заведено: начинающему — умирающие. Но знаешь, был один случай, я почувствовал у операционного стола что-то такое, в чем не разобрался и что мне хочется пережить еще раз. Пережить и, наконец, поймать… Засечь разгадку…