Девушка в тумане - Донато Карризи

– В Авешоте пропала девочка, – сказала она, показав рукой на телевизор, где шли новости.

Шум вытяжки заглушал голос диктора.

Мартини высунулся из-за плеча жены и тоже взглянул на экран.

– Когда пропала?

– Несколько часов назад, уже вечером.

– Ну, может, рано еще утверждать, что она пропала, – произнес он, чтобы успокоить жену.

Клеа обернулась и с тревогой на него посмотрела:

– Ее уже ищут.

– Ну, могла же она просто куда-то выйти. Может, она поругалась с родителями.

– Не похоже, – отозвалась она.

– Подростки в этом возрасте часто сбегают из дома. Я-то знаю, я с такими сталкиваюсь постоянно. Вот увидишь, вернется сразу, как только кончатся деньги. Ты все принимаешь слишком близко к сердцу.

– Она ровесница нашей Моники.

И до Мартини дошло, в чем причина страха. Он обнял жену, притянул ее к себе и нежно, как умел только он один, зашептал:

– Послушай, ведь это только сообщение местного канала. Если бы случилось что-то серьезное, об этом говорили бы по всем каналам.

Клеа, казалось, немного успокоилась.

– Может быть, ты и прав, – согласилась она. – Но девочка училась в твоей школе.

В этот момент на экране появилась фотография рыжеволосой девочки с веснушками. Мартини вгляделся в изображение и покачал головой:

– Она не из моего класса.

– Ой, где это ты так?

Учитель забыл о завязанной руке, и Клеа ее заметила.

– Да так, ничего серьезного.

Она внимательно осмотрела пораненную ладонь:

– Но похоже, ты потерял много крови.

– Я поскользнулся на гребне, схватился за острую ветку, торчавшую из земли, и порезался. Но порез неглубокий, ничего страшного.

– Почему ты сразу не пошел в травмопункт? Может, нужно зашить.

Мартини отнял руку:

– Да ничего не надо зашивать. Это пустяк, успокойся. Сейчас промою рану, наложу свежую повязку, и, вот увидишь, само заживет.

Клеа сложила руки на груди и мрачно на него взглянула:

– Упрямый, как всегда. Никогда не сделаешь, как тебе говорят.

Мартини повел плечами:

– Потому что, когда ты сердишься, ты делаешься еще красивее.

Клеа покачала головой и, вместо того чтобы сделать выговор, улыбнулась:

– Иди, сначала вымойся. Воняешь, как горный козел.

Учитель поднес к виску порезанную руку и отчеканил:

– Есть!

– И поторопись, ужин готов, – крикнула ему вслед Клеа, пока он шел в ванную.

В гостиной оба молча глядели друг на друга, а ужин тем временем остывал на столе.

– Сейчас я поднимусь наверх и ей задам, – с угрозой заявила Клеа.

Учитель ласково погладил жену по руке:

– Оставь, она скоро сама спустится.

– Я ее звала двадцать минут назад, а потом ты поднимался и стучал ей в дверь. Я уже устала дожидаться.

Он чуть не сказал, что тем самым она сделает только хуже, но побоялся вмешиваться в деликатные отношения матери и дочери. Клеа и Моника нашли только им одним понятный способ общения. Часто они ссорились, и иногда по сущим пустякам. Но в большинстве случаев достигали молчаливого перемирия: обе были изрядные гордячки, но дальше надо было как-то продолжать жить под одной крышей.

Они услышали, как открылась дверь в комнату дочери и по лестнице зазвучали ее шаги. Моника появилась, завернувшись в просторный кардиган, вся в черном, включая черную подводку для глаз, из-за которой ее обычно мягкий взгляд приобрел злобное выражение. Может, она этого и добивалась, подумал Мартини. Он объяснял жене, что у дочери переходный период, но Клеа возражала, что уж больно этот период затянулся.

– Она смотрится как вдова, я этого просто вынести не могу, – говорила она.

Обе были очень похожи, и не только внешне. У младшей Мартини находил те же повадки, какими старшая отличалась в юности, тот же подход к миру, к жизни.

Моника уселась за стол, не удостоив родителей взглядом. Голова низко опущена, челка падает на лоб, как специально задуманный защитный экран. И это молчание… Не просто молчание, а молчаливый вызов.

Мартини разрезал мясо и разделил на порции, последний кусок оставив себе. При этом он старался вовремя остановить Клеа, чтобы та не влезла со своими нахлобучками, но, судя по выражению ее лица, она была готова вот-вот взорваться.

– Как прошел день? – спросил он у дочери, стараясь предотвратить ссору.

– Как обычно, – последовал лаконичный ответ.

– Я слышал, вам устроили неожиданный опрос по математике.

– Ага.

Моника водила вилкой по тарелке, гоняя еду с одного края на другой и кладя в рот крошечные кусочки.

– Тебя спрашивали?

– Да.

– И какая оценка?

– Шестерка.

Она лениво растянула слово, и это была явная провокация, как и демонстративное молчание и односложные ответы.

Мартини не собирался ее упрекать. При обсуждении переезда в Авешот она была единственной, чей голос не учитывался. Они ей даже толком не объяснили, почему переезжают. У Моники не было другого выбора, кроме как следовать непонятному и абсурдному решению родителей, но ей хватило хитрости понять, что за это бегство почему-то расплачивается она.

Нечто, вспомнилось Мартини.

– Ты бы поискала себе какое-нибудь занятие, Моника, – начала Клеа. – Нельзя же весь вечер торчать в своей комнате.

Мартини видел, что дочь не отвечает, но жена не унималась:

– Займись хоть чем-нибудь. Пойди покатайся на коньках, запишись в спортивную секцию, выбери себе музыкальный инструмент.

– И кто будет оплачивать занятия?

Моника оторвалась от тарелки и буквально пригвоздила мать взглядом. Но Мартини знал, что обвинение относилось к нему.

– Мы что-нибудь придумаем, верно, Лорис?

– Конечно.

Однако его ответ не особенно обнадеживал. Моника была права, с его зарплатой они не могли себе это позволить.

– Но ты не можешь все время сидеть в одиночестве.

– Я всегда могу пойти в общину. Там посещения бесплатны, – парировала она с убийственным сарказмом.

– Я хочу сказать, что тебе надо с кем-нибудь подружиться.

Моника стукнула кулаком по столу, и приборы звякнули.

– Представь себе, у меня были друзья! Но мне пришлось с ними расстаться.

– Ну… Ты быстро найдешь новых, – вывернулась Клеа.