Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

Дошел черед и до меня. Я пхнул брюхом забухшую дверь и вошел. За столом в дальнем углу сидели, как мне, слабовидящему, показалось, Бабушка и Красная Шапочка. Подойдя поближе, я обнаружил, что Шапочка была юная, круглолицая и носила погоны старшего прапорщика. А вот Бабушка оказалась знакомой уже бабкой-почтальоншей! Все в той же плащ-палатке она хмуро громоздилась рядом, вытянув из-под стола ножищи в кирзачах-гуанодавах, заляпанных подъездным навозом. Оробев, я затоптался посреди залы.

Шапочка грациозно вышла из-за стола — ладные полусапожки, юбочка до колен, полевая сумочка через чудесное плечо (а в ней — явные пирожки! Ну и села бы мне на пенек…)

— Уезжать зашли? Надумали? — ласково спросила прекрасная овирщица.

Она непринужденно взяла меня под руку и подвела к столу.

— A-а! Очухался? Дотумкал? Пришкандыбал? Напекло? — удовлетворенно процедила бабка, угрюмо покачивая головой.

Я испуганно молчал.

— Не хотите с нами разговаривать? Вас кто-нибудь обидел? — деликатно вопрошала Шапочка.

— Плетей дать ему — враз заговорит! — пренебрежительно бросила бабка.

— Вы наслушались злых, нехороших людей, — горячо говорила Красная, поглаживая меня по шерстистой лапе. — А у нас довольно давно уже в железа не заковывают, всем вольную дали, вам разве Манифест по дворам не читали? Сейчас требуется только разрешение от соседей, что они не имеют к вам претензий, потом сниметесь с учета в военкомате и выпишетесь в домоуправлении, заполните анкеты в двух экземплярах, приложите шесть фотографий альбомного образца, припасете пошлину и все это добро доставите к нам. И мы вам сразу по истечении отведенного срока выдадим паспорт, видите как хорошо…

— Ну, хватит нитки на нос мотать! — свирепо заорала бабка. — Аггел Джойнта! Сделал дело, подточил святыни — и домой, в Абвер?!

Она легким движением сбросила с плеч брезентовый плащ — пуще прежнего старуха вздурилась! — и предо мною, пораженным, заблистал золотым шитьем мундир штабс-ротмистра Отдельного корпуса Овира.

— Вот вам бланки анкеты, — деловито сказала добрая фея-Шапочка. — С вас трояк, если можно, без сдачи. Спасибо… Знаете, как заполнять?

— Там же русским по белому написано! — с ненавистью застонала карга-ротмистр. — У тебя русские в роду были? Нерусский, что ли?

— Вы в коридоре хорошенько изучите, где крестик ставить, где прочерк, ладно? — улыбнулась юница.

Тут ей попала в глаз соринка, она принялась тереть глазик. Я было взметнулся — набоко-ковским ко-кобелем — выгрызть, вылизать слизистую! Однако бабка строго рявкнула что-то среднее между «Кругом!» и «К ноге!» — и поджавши… несолоно хлебавши… уполз я…

В коридоре я, конечно, задерживаться не стал — сколько этих анкет на моей памяти поперебывало (чего там заполнять — спин у меня, как у всех, ну там четность, странность, время жизни… Секундное дело!) А двинулся я, побежал собирать бумажки — занятие, тоже знакомое сызмальства, еще в летнем детстве, в скаутско-приходском лагере приучали нас, малолетних, собирать бумажки вокруг корпуса.

Итак, сначала поскребем по суседям! Сосед Рабиндранат Сбокуживущий пробирался к двери на мой стук сквозь звенящие заросли пустых бутылок, крича: «Иду-у! Вот, отворю перед тобою дверь и никто не сможет затворить ее!»

— Здра-авствуй, человеческий детеныш…

— Слышь, Дрон, тут такая шунья-мунья… — начал я скороговоркой (главное — не дать Дрюне закурлыкать: «Карма, она действие оказывает… Кругом себя оправдывает!»).

— Да я, в принципе, знаю твои дела, — задумчиво сказал Рабиндранат, почесывая босой ногой спину. — Претензии? Да ты вообще-то вел себя хорошо… Бутылки, правда, после использования не всегда аккуратно за дверь выставлял, да удавалось спасать их потом на свалке. От неведенья все! Пошли, да поможешь мешок до пункта дотащить, очистишься…

Заручившись моим согласием, Рабиндранат отправился надевать тапочки и собирать мешок с тарой (она у него, скопившись, уже выползала из комнаты, как вечный хлеб). А я спустился на этаж ниже, откинул полог из шкур, прикрывающий вход, и вступил в жилище Юмжагина. Как раз из туалета, грызя съедобный корень, вылез сам Юмжагин, почесал свои спутанные черные космы, гневно пощелкал выключателем олгой-хорхоя, плюнул и раздраженно засопел:

— Вот, полюбуйтесь, Илья Борисович, как всегда — огонь умер! Воды же со вчерашнего утра нет. А стул-то не ждет! Под стол ходить прикажете?!.

Я поздоровался московским присловьем:

— Зима здорова!

— Холод большой, — кивнул Юмжагин.

Пока я излагал дело, Юм терпеливо слушал, узенькие глазки на лунообразном лице непроницаемо помаргивали.

— Вызов пришлете? — внезапно спросил он. — Припру к вам в киббуц ишачить, собирать сладкие баккуроты.

— Не туда еду, — объяснил я.

— Ну, тогда навоз у бауера месить. Тачку пригоню, — мигом сориентировался нижний сосед.

Он взял у меня бланк, в графе «Претензии» вывел иероглиф «Дань сдан», и вложил мне в шапку заранее заготовленный ярлык со своими данными для вызова.

— Буду ждать, — обнадежил он с лукавым, добродушным, всем на Руси осточертевшим (за столько-то лет!) прищуром. — А то сам нежданный нагряну! В Европах-то я не был, не дошел.

…Ухая и оскальзываясь, волокли мы позвякивающий мешок по мерзлому насту. Моросил мелкий колючий снег. Рабиндранат в тапках на босу ногу производил печальное впечатление…

— Аж дух захватывает! — сказал я ему.

— Дух не стынет, — кротко возразил Рабиндранат. — А в нем-то все и дело! Вот, бревно на снегу — и ты легко, косолапо по нему пробегаешь. А возьми это же бревно над пропастью, мостик как бы Кроля Людовика Святого — и мы, впав в коллапс, запланированно проваливаемся (и потом долго еще ошеломленно отряхиваемся), ибо кролики мы, это еще братец Юниппер приметил, а ведь просто надо собраться с духом в связку, взять себя в руки, а бревно в хобот…

За занесенными снегом развалинами капища «Витязь» («Слава Тебе, Господи, что ты искоренил этот дом идолов»), под белокаменными стенами чудом сохранившейся «Диеты» («Слава Те, Го, что Ты длишь свой гнев над злыднями») притулилась яранга, где принимали стеклотару. Возле нее виднелось немало груженых нарт. Хриплый лай псов, отчаянные крики чаек над близлежащей помойкой, дикие вопли лезущих без очереди и изгоняемых людишек — далеко разносились в морозном воздухе.

Рабиндраната здесь слишком хорошо знали. Все тотчас обратили к нему свои отмеченные экономией мышления лица — с выбитыми передними зубами, гнилыми обрывками веревки на шее, хорошо разработанными кадыками. Алчущие сдать пустопорожнее и махом налить зенки — затихли, какой-то отключившийся старец все просил, чтобы ему помогли приподняться и узреть Яво.

— Драный явился!.. Драный! — уважительно прокатилось по рядам.

— Свами с нами!

— С нами, як с тибетскими братами!