Наша служба... - Евгений Товстонос

Прокофьев подскочил к этой стене почёта и принялся срывать снимки и бросать их на пол.

Семёныч снова повернулся к Антону:

– И что ты делаешь?

– Я вот подумал, если проверяющий увидит, сколько людей у нас в розыске, он же решит, что мы вообще никого не ловим! Скандал.

– Понятно. Будь добр, верни последние восемь снимков на стену.

– Они чем-то отличаются?

– Нет. Это фотографии моей семьи.

– А они преступники?

– Нет. Просто больше некуда было повесить.

Прокофьев пробурчал что-то вроде: «А раньше нельзя было сказать?» – и принялся снова крепить на стену семейные снимки Семёныча.

Тем временем старшина, пробурчав что-то вроде: «Без кофе нет работы», – отправился на кухню.

Закончив со снимками, сержант уставился на пыльный плакат с абстрактным узором. Он уже был здесь, когда Семёныча с Прокофьевым перевели на этот пост. Кто, когда и, главное, зачем «украсил» стену этой безвкусицей, Антон не знал, да и не интересовался. Он снял плакат со стены и, скомкав его, бросил в мусорку.

В этот момент вернулся Семёныч и, опершись спиной на дверной косяк, ухмыльнулся.

– Ты решил зарисоваться перед проверяющим жестоким обращением с заключёнными?

Прокофьев недоуменно поглядел на старшину.

– Арест происходил соответственно уставу!

– Я о другом заключённом. Ты его только что выбросил в мусорку.

– Что? Вот этот плакат?

– Не плакат, а тразианец. Это живая ткань. Только вот беда: когда его арестовали, он впал в спячку. А она у тразианцев длится от ста до двухсот лет. В камере его, естественно, держать не было смысла, отпустить арестованного до предъявления ему обвинения тоже нельзя. Вот и решили, чтобы меньше места занимал, на стене устроить, пока не проснётся. А случится это лет через сорок. Так что верни беднягу на место ночлега.

Прокофьев медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.

– Что у нас дальше… Ага. Проверка оборудования. Пульт – со штабом связывались, значит, работает. Захват – тоже работает. Система жизнеобеспечения…

– Её можешь не проверять, – заметил Семёныч.

– Почему это?

– Поверь, если она выйдет из строя, мы это сразу заметим. И лететь сюда будет тогда не инспектор, а катафалк.

– Ага… Логично. Дальше у нас… – Прокофьев пробежался по списку. – Система содержания заключённых.

– Вот пустые камеры проверь, – заметил Семёныч.

Прокофьев вышел из рубки и вернулся меньше чем через минуту. Он влетел в рубку с выпученными глазами и торчащими дыбом волосами.

– Сбежал! – заорал сержант. – Наш заключённый сбежал!

Семёныч медленно развернулся в кресле и пристально поглядел на сержанта.

– Прокофьев, ты что, не закрыл дверь?

– Закрыл, конечно! Прижать до щелчка, переключить рукоять, дождаться сигнала зуммера, провернуть вентиль до упора, дожать, дождаться, пока засветится зелёная лампочка. Камера закрыта! – отчеканил Прокофьев строки из устава.

– Там ещё мелким шрифтом приписано: придвинуть к двери тяжёлый шкаф, а стыки прихватить сваркой.

Сержант побледнел и принялся листать устав.

– Да шучу я, Антоха! Не суетись. Его корабль на месте, значит, и он здесь.

– И что делать? Как быть? А если инспектор сейчас приедет? Это ж скандал!

В голове Прокофьева мелькнул образ синекожего проверяющего, испепеляющего сержанта взглядом трёх своих глаз.

– Знач, так, Антоха. Панику отставить. Берёшь оружие и отправляешься на поиски.

– А вы?

– А я засаду устрою. Ему всё равно некуда деваться, будет пробиваться на свой корабль. Пешком же он со станции не уйдёт. Там-то он и попадётся.

– Логично, – кивнул Прокофьев. И, схватив стазис-пистолет, выскочил из рубки. Потом вернулся и некоторое время глядел на старшину, продолжающего сортировать свои головоломки.

– Вы же в засаду собирались.

– А я и отсюда его корабль отлично вижу. – Семёныч кивнул в сторону экрана, на котором отображался ангар. – Как только беглец появится, я тебе сообщу, и ты его схватишь.

Прокофьев недовольно покачал головой и вышел из рубки.

Он продвигался по коридору медленно, вскинув пистолет к плечу. Антон надеялся, что пьяный заключённый не начнёт геройствовать и спокойно вернётся в камеру. Иначе проблем не оберёшься. Да ещё и накануне проверки!

Вдруг Прокофьев услышал какой-то шум и осторожно направился туда. Звуки доносились с кухни. Прокофьев похолодел. Вот ведь чёрт! Там беглец без проблем может вооружиться холодным оружием! Ножи, вилки… Сковородка, в конце концов! А то, что обычная сковородка может стать смертельно опасным оружием, доказано тысячами домохозяек, встречающих пьяного мужа с работы.

Прокофьев аккуратно выглянул из-за угла, держа пистолет наготове, и увидел беглеца. Тот сидел на кухне и грустно глядел на пустой холодильник.

– А у вас чё, жрать с-с-свсем нечё? – спросил он, повернувшись к сержанту и пытаясь сфокусировать на нём взгляд. Зрачки, судя по всему, решившие поиграть в салочки, этому упорно сопротивлялись и разбегались в стороны.

– Ты как из камеры выбрался? – спросил Прокофьев.

– Вышл. Я ку-у-у-ушть захотел.

Судя по всему, пьяница был абсолютно безобиден, поэтому Прокофьев облегчённо сунул пистолет в кобуру и подошёл к беглецу. Взял его за локоть и скомандовал:

– Вперёд.

Фокусник послушно встал, сделал пару шагов, а потом остановился.

– Нач-чаальник! А гд-де твоё ор-ружье?

Рука сержанта дёрнулась к кобуре. Пустой.

– Что за… – начал было сержант, но фокусник его перебил:

– Си-и-икундчку… – Он сделал быстрое движение рукой и достал из-за уха Прокофьева его стазис-пистолет. – А во-о-от он!

Сержант медленно поднял руки вверх.

– Но-но! Ты не балуй!

Заключённый скорчил наибезобиднейшее выражение лица, которое видел Прокофьев, и бросил пистолет сержанту. Антон поймал ствол и, решив, что больше испытывать судьбу не стоит, мало ли чего ждать от этого пьяницы, выстрелил в фокусника.

Из ствола полетели мыльные пузыри. Отделившись от ствола, они принимали форму различных зверушек и поднимались к потолку.

Прокофьев ошарашенно переводил взгляд с пистолета на фокусника и обратно.

Со стороны двери раздались аплодисменты и донёсся голос Семёныча:

– Браво, маэстро! Вы не теряете квалификацию!

Фокусник грациозно поклонился, но его повело, и он ткнулся лбом в пол.