Убийство на острове Мюстик - Энн Гленконнер

– Соломон, что случилось? – спрашиваю я. – Это Аманда?

– Леди Ви, давайте поговорим в медцентре.

Найл приглушенным голосом что-то бросает доктору Пейкфилду, и мои страхи подтверждаются, когда они переносят из лодки нечто большое и тяжелое, завернутое в брезент. Очертания однозначно указывают на человеческое тело. Я возвращаюсь на пассажирское сиденье и вцепляюсь в приборную панель, как в одеяло. На обратном пути мужчины молчат.

– Пожалуйста, подождите снаружи, – говорит мне Найл. – Вам не захочется видеть это.

– Тебе нужен кто-то, кто опознает жертву.

– Это должен быть кто-то из родственников.

Я пристально смотрю на него.

– Я считаю всех жителей острова членами своей огромной семьи. Я не могу просто так взять и уйти.

Найл громко вздыхает и впускает меня внутрь. Лицо жертвы уже открыто. К счастью, я стою у стены – мне приходится привалиться к ней, чтобы не упасть. У меня всегда был крепкий желудок, но вид изрезанного тела молодого человека будет еще долго преследовать меня в кошмарах. Я мгновенно узнаю пепельные волосы Томми Ротмора, однако черты его лица уничтожены. Даже наш сдержанный врачебный местоблюститель, кажется, тронут тем, что жизнь молодого человека закончилась так жестоко.

Соломон телефоном делает фотографии, а доктор убирает брезент. Томми одет в потрепанные джинсы, в распахнутых полах рубашки видна голая грудь. Он такой щуплый, что больше похож на подростка, чем на взрослого мужчину. Теперь и Ротморам придется пережить утрату ребенка, и мое сердце сжимается от сострадания к ним. Став свидетелем его странного поведения вчера, я боялась, что он покончит с собой.

Доктор Пейкфилд надевает белый халат и хирургические перчатки, готовясь к изучению тела. Найл, возвышаясь над каталкой, напоминает гиганта в кабине лифта; он что-то сосредоточенно пишет в своем блокноте.

– Как давно вы нашли его? – спрашивает доктор.

– Его вытащили сетью из моря два часа назад.

– Нужно, чтобы из Сент-Винсента прислали патологоанатома, когда закончится шторм, но я уже сейчас могу сказать, что он утонул. В его легких вода. Если б в море сбросили мертвое тело, в легких воды не было бы. Мертвые не дышат.

– Вероятно, его где-то держали, – говорит Найл. – У него на щиколотке веревка.

Врач, подняв вверх штанины джинсов, изучает ноги молодого человека, и у меня учащается дыхание. Веревка с обтрепанными концами крепко обвязана вокруг правой щиколотки Томми, его икры в порезах и царапинах. Я пытаюсь примириться с ужасной смертью молодого человека и заставляю себя без дрожи смотреть на раны. Из той, что на икре, торчит несколько белых, как мел, шипов, длинных и тонких, словно отрубленные пальцы.

– Похоже, его привязали к чему-то на морском дне, – говорю я. – Эти фрагменты в ране – шипы мертвых кораллов, ведь так?

Найл кивает.

– Я возьму один в качестве образца.

– В море много всякого мусора, и мы не можем определить, как он получил эти повреждения, – говорит доктор. – Нам придется долго хранить здесь тело. В здании есть медицинский холодильник.

Я молча смотрю, как Найл кладет обломок коралла в пластиковый пакет, а затем помогает доктору уложить тело Томми в мешок, при этом голова бедняги мотается из стороны в сторону, словно он рвется сказать последнее слово. У меня начинают дрожать руки, когда его единственный оставшийся глаз обращается к моему лицу, словно в мольбе найти убийцу, и я мысленно даю слово сделать все возможное. Доктор Пейкфилд застегивает «молнию» на мешке, и короткая жизнь мальчика заканчивается. Его тело катят в соседнее помещение, и там мужчины почтительно, но все же с некоторой отрешенностью перекладывают его в камеру холодильника. Теперь уже нет никаких доказательств существования Томми, если не считать номер один на металлической дверце камеры и клуб холодного воздуха.

Я сразу же прощаюсь с Соломоном и доктором. Я знаю, как быстро новость расходится по крохотному острову, и хочу, чтобы Лили услышала весть от меня, а не из других источников. Найл наверняка пожелал бы сохранить в тайне смерть Томми до того момента, когда он сможет официально известить родителей мальчика, однако у него мало шансов на это, поэтому я сажусь в свой багги и на большой скорости еду в «Райский уголок».

Соломон Найл ненавидел запах больниц с детства, с тех пор когда отец заставил его сказать последнее «прости» матери. Он заблокировал это воспоминание, а вот запах лекарств и антисептика заблокировать не получилось. Сегодня в коридоре стоит именно такой запах, и детектив жалеет о том, что доктор Банбери все еще в отпуске. Из-за уклончивости Пейкфилда трудно получить четкие ответы; похоже, доктор слишком много времени проводит в помещении, на его бледной коже нет ни намека на загар. Кажется, что врачебный местоблюститель постоянно чем-то обеспокоен, но нельзя же арестовать человека только за то, что у него виноватый вид.

– Доктор, прошу вас, давайте поговорим в вашем кабинете. Мне нужно кое-что уточнить.

Пейкфилд ведет Найла по коридору, затем устраивается за своим столом; на его лице мрачное выражение, как будто он собирается сообщить смертельный диагноз.

– Мне все это не нравится, – тихо говорит врач. – Томми пришел сюда на прошлой неделе; его мучили тревога, бессонница и навязчивые мысли. Я выписал ему мягкие антидепрессанты и посоветовал обратиться к психотерапевту. Возможно, я что-то пропустил…

– Что вы имеете в виду?

– У малого количества пациентов психоактивные препараты могут провоцировать бредовые состояния. Пусть мой вопрос покажется странным, но ведь он мог совершить самоубийство, да?

– А как же тогда веревка на его ноге? Похоже, он повредил ступни и икры о риф, как будто изо всех сил пытался освободиться.

– Я продолжаю думать, что Томми мог сам покончить с собой. Иногда самоубийцы набивают камнями карманы; он мог привязать груз к ноге, а потом спрыгнуть с лодки. Прилив мог унести шлюпку на многие мили.

– Все это маловероятно, доктор. Мы бы уже давно нашли ее.

– Что ж, для меня это облегчение… Мне было бы больно думать, что нанести себе вред его вынудило психическое состояние. – Неожиданно доктор оживляется, хмурое выражение исчезает с его лица.

– Вы не возражаете, если я спрошу, что привело вас на Наветренные острова?

– Я преподавал в крупнейшей лондонской клинике, много лет работал там помощником регистратора, а потом мне захотелось сменить работу.

– Вы отказались от высокой должности, чтобы стать здесь врачом общей практики?

– Мы с женой хотели, чтобы наши дети увидели мир. – Пейкфилд быстро заморгал. – Простите, но какое отношение моя трудовая деятельность имеет к смерти Томми Ротмора?

– Извините, никакого. Простое любопытство.

– Понятно, но я должен позвонить коронеру, а потом сесть писать отчет.