Дальний приход - Николай Коняев

Ну а, с другой стороны, Михаила отделали так, как еще никого не били в поселке.

Отбили, как говорил врач, все…

Понятно, что Устьянцев ходок был, и ему и раньше перепадало от обманутых мужей, но раньше все ограничивалось синяками, выбитыми зубами да сломанными ребрами, а теперь забили до смерти.

Невозможно было поверить, что это поселковые мужики сделали…

— Ну, давай… — сказал я, стараясь не смотреть в запавшие глаза, из которых несло могильным холодом. — Поправляйся в общем…

— Про-о-о-щай! — выдавил из себя Устьянцев, и блестящая слезинка выкатилась из темной глазницы и сбежала по щеке. — Уже не сви-и-димся…

— Не придумывай! — сказал я. — Выздоровеешь, и еще на рыбалку съездим…

Я чуть сжал его темно-коричневую, покрытую ссадинами руку, лежавшую поверх пухового одеяла, и встал, не дожидаясь ответного пожатия.

Вера проводила меня до крылечка.

4

Пока я сидел у Устьянцевых, выплыла из-за верхушек деревьев большая оранжевая луна, а туман уже заполз и во двор, и цветочный куст, что стоял под окнами, стал похож на женщину в нарядном васильковом платье, пришедшую проститься с Михаилом.

Я даже поежился — так похоже было.

— Ага! — подтвердила Вера. — Страх как на бабу похоже. Я уж вырубить хотела, да руки не доходят…

— Зачем? — сказал я. — Эти кусты долго не цветут… Скоро он развалится по земле, тогда и срежешь…

— Ишь какая луна в этом году… — не слушая меня, сказала Вера. — Не знаю уж, видно, сегодня ночью мужик помрет… В трубе весь вечер воет… Даже телевизор не могу смотреть…

То, что Вера смотрит свои сериалы, когда умирает муж, меня не очень удивило. Отношения с супругом у нее давно непростыми были…

— Чего же? — спросил я. — Всегда к смерти в трубе воет?

— А как же… — сказала Вера. — Домовой с хозяином прощается, вот и голосит…

Оранжевая луна, поднявшись над деревьями, казалось, заглядывала сейчас из-за нашей спины, высматривая что-то, чего я сам еще не мог различить. Неуютно было под этим холодным проникающим повсюду взглядом.

5

Еще выше поднялся туман над дорогой.

Теперь он доходил почти до колена, и редкие прохожие, что попадались навстречу, казалось, по туману и шли, не касаясь земли ногами.

И Ирина Карпова, которую я встретил в переулке у каменных домов, словно по облакам плыла.

В нарядном васильковом платье издали ее можно было перепутать с бредущим куда-то цветочным кустом.

— Ты у Устьянцевых был? — спросила она.

— Да… Крепко его отделали…

— Я знаю… — вздохнула Ирина. — Это же нелюди какие-то… С городу приехали, так думают, все можно… Я хотела предупредить тогда Мишу, чтобы не ходил, да Верка меня, зараза такая, не пустила.

— Он все равно бы пошел… — сказал я.

6

Стоять в тумане было холодно, и Ирина вся дрожала.

— Шла бы ты домой… — сказал я. — Ты же озябла вся.

— Ага… — послушно кивнула Ирина, но не двинулась с места. — Верка-то что говорит, когда он помрет?

— Говорит, что сегодня… Только много она знает эта Верка…

— Не-е… — вздохнула Ирина. — Если уж эта колдунья не знает, то кто знает тогда? Ой, боюсь я, как бы она не сделала чего, когда Михаил умрет… Ладно, пойду я… Постою еще под окном…

— Так это ты? — переспросил я. — Ты была там?!

— Я…

— А мы не узнали тебя… Мы думали, что это цветочный куст…

— Это ты думал… — усмехнулась Ирина. — Верка сразу меня узнала…

— Узнала?!

Ирина не ответила…

Она быстро, как по облакам, уходила по стелющемуся над дорогой туману… Светила большая оранжевая луна.

7

Утром я узнал, что Михаил умер этой ночью. Хоронили его, как и положено, всем поселком. Долго и громко ревел на реке буксир, на котором плавал Михаил.

Сразу за гробом шла Вера.

Ее поддерживали под руки соседка Галя и Ирина Карпова.

Все трое плакали…

Уже загустевал темнотою болотный воздух, когда мы подошли к вырубке, на которой в прошлом году работали приезжие лесозаготовители.

Уж не знаю, какой техникой пользовались они, но вся земля была разворочена, из нее торчали обломки сухих стволов, повсюду в сероватых холодных сумерках темнели застрявшей в корнях землею пни-выворотники.

И хотя и сказала Вера, что слышала, будто оживают эти выворотники в сумерках, а все равно Валька Сигов замедлил тут шаг и, махнув нам рукою, дескать, идите, а я догоню, шагнул в исковерканную глубину делянки…

Он догнал нас, когда мы уже спускались по дороге к реке.

Я спросил про «комбайн» — совок для сбора ягод, который Сигов одолжил мне, но он словно и не услышал, торопливо отодвинувшись, зашагал по обочине дороги.

Бледным и неподвижным было лицо его.

— Ой, беда, Николя… — прошептала шагавшая рядом со мною Вера. — У него же ни кровинки в лице нет…

— Может, заболел…

— Не, Николя… — Вера помотала головой. — Выворотник, наверно, его схватил…

1

Через неделю — все-таки нужно было вернуть «комбайн» — я зашел к Сигову.

Вроде и не уезжал он никуда, а дом стало не узнать. Зарос косматой травой двор, открытая на веранду дверь висела на одной петле, и весь угол — они жалобно зазвенели, когда я проходил мимо! — был заставлен бутылками.

Сигов пил второй день.

Часы в доме остановились, и когда я прикрыл за собой дверь, невозможно стало разобрать — вечер сейчас или день — за окошками висел тусклый, сырой воздух, и одинаково серенький и днем, и долгими вечерами свет сочился в комнаты.

Отовсюду ползла сырость, и в ней оживали запахи прежней жизни, которая когда-то совершалась в этом доме — запахи детей, выросших здесь, запахи кошек… Все время, которое копилось в этом доме, лезло из стен, мешая и путая привычный порядок бытия…

Катерина, жена Сигова, что-то делала у кухонного стола, но, кажется, и сама не понимала, где она — лезущее из старых стен время засасывало ее…

— Сигов-то что, загулял? — спросил я.

— А как вернулся неделю назад с леса, так и пьет… — ответила Катерина. — Дак ведь и пускай бы пил, как другие… А он по ночам на берег идет и сидит там, под старой сосной до утра…

Сигова прижала к губам уголок косынки, пытаясь сдержать прихлынувшие с этим признанием рыдания.

Я отдал «комбайн» и простился.