Бездомная - Катажина Михаляк

Поутру она поднялась с жесткой вокзальной скамьи и исчезла.

Исчезла, чтобы появиться в офисе «КонГардена».

– Шеф, меня не будет несколько дней. И мне нужно немного денег, – сказала она, не глядя Конраду в глаза.

Ему то ли не хотелось, то ли некогда было расспросить ее, зачем деньги и что она намеревается делать в эти несколько дней. Возможно, увидь он в глазах Кинги то же, что видели бездомные, – расспросил бы, она бы расклеилась и сказала правду. Возможно, этого было бы достаточно. Возможно, тогда ей бы не пришлось рассказывать свою историю в ближайший четверг Чареку и Асе. Возможно, это спасло бы ей жизнь…

Но Конрад ни о чем не спрашивал – он просто достал бумажник и протянул несколько купюр. Кинга поблагодарила, так и не подняв на него глаз, и ушла. Он хотел было спросить еще, все ли у нее в порядке, но она уже исчезла в коридоре.

Прямо из офиса она поехала в дешевую гостиницу в пригороде Варшавы, по дороге зашла в продуктовый, в гостинице заплатила сразу за четверо суток, на двери номера повесила табличку «НЕ МЕШАТЬ», достала из сумки бутылку водки и упаковку снотворного, которое прописал ей доктор Избицкий; проглотив половину таблеток из упаковки, она запила их водой, подождала четверть часа, пока тело не погрузилось в приятную расслабленность, а затем, давясь и кашляя, выпила стакан водки.

Нет, она не собиралась покончить с собой.

Хотела лишь проспать четыре дня и четыре ночи, отделявшие ее от пятницы.

Спасительной пятницы…

Очнулась она на рассвете.

Подняла тяжелую голову, силясь вспомнить, где она. В таком состоянии она обычно просыпалась в своей норе – но на этот раз это была не дыра, вырытая под сараем на заброшенном дачном участке, а гостиничный номер.

И вдруг, сложившись в один мучительный проблеск, к ней вернулись воспоминания: она наглоталась таблеток и нахлебалась водки вдрызг, чтобы… переждать. Проспать Черный Четверг. Если ей это удалось – она спасена, если нет…

Она взглянула на комнатный будильник и зажмурилась – так резко светились на нем цифры и буквы. Было 4:30, 7 марта 2013 года. Четверг.

И Кинга всем своим существом ощутила жутчайший страх. В эту минуту она уже была уверена, что проиграет.

Содержимое желудка подступило к горлу. Зажав руками рот, она едва успела добежать до ванной, и ее вырвало – желчью. Руки у нее дрожали, точно у пьяницы в состоянии алкогольного делирия. Она боялась так сильно, как никогда – с того самого дня, когда очнулась в больнице и прошептала:

– Где Аля? Что с моим ребенком?

А медсестра, вместо того чтобы ответить: «Все в порядке, она здесь, рядом», – в ужасе взглянула на Кингу и побежала искать врача.

Именно тогда Кинга ощутила этот парализующий, сковывающий все другие чувства страх. Она уже знала: что-то произошло. У нее забрали ребенка. Алю похитили и увезли туда, где Кинга никогда ее не найдет: в Калининград.

Сегодня, столько времени спустя, ей придется столкнуться с этим кошмаром снова. Во второй раз она – минута в минуту – проживет и отчаяние потери, и исступленность поисков. Но если тогда в ней еще теплилась тень надежды, что ребенок отыщется, то сегодня от надежды не оставалось и следа.

Чарек и Ася пришли без опозданий, точно в шесть вечера, будто по часам. Казалось, они условились отправиться в кино на увлекательный фильм. Они принесли эклеры со взбитыми сливками («тебя нужно немного подкормить, а то ты опять похудела»), кока-колу, чипсы (видит Бог, только попкорна недоставало!) и бутылку водки («это развяжет тебе язык»), а когда Кинга отрицательно помотала головой, Ася магическим жестом извлекла из-под куртки – так цирковой фокусник достает кролика из шляпы, – бутылку шампанского.

Кинга посмотрела на нее как на идиотку:

– И что тут праздновать?

– Первый день твоей дальнейшей жизни, – заискивающе ответила журналистка. – Нашей дальнейшей жизни, – тут же поправилась она.

Она не хотела давить на Кингу. Пока не стоит. А вдруг та еще сильнее замкнется в себе? Тогда шиш Асе будет, а не статья! А ведь Асе позарез нужен был этот материал. И деньги, которые она намеревалась за него получить.

Чарек, как всегда, принялся кипятить воду (он в этой маленькой кухне чувствовал себя даже увереннее, чем Кинга), а когда чайник вскипел – подошел к Кинге, положил ей руки на плечи и серьезно спросил:

– Ты готова рассказать об этом?

Нет. Она не была готова. Ей хотелось закричать: идите к черту, приставалы, оба идите к черту! Свалите прочь из моей жизни, оставьте меня в покое! – Но таков был ее крест, ее наказание: рассказать этим двоим, что произошло в один вечер четверга…

И она начнет с самого начала, вот только…

– Не прикасайся ко мне, – тихо произнесла она и отстранилась от Чарека.

Обиженный, он сел у стола. Села и Ася, забыв о шампанском (но не о диктофоне). И Кинге не оставалось ничего другого, как сесть напротив, переплести пальцы так крепко, что ногти впивались в кожу (эта боль, физическая боль, ей сейчас нужна), и начать свой рассказ.

Знай, Чарек: каким бы ни был ты негодяем – не перебивай! одно слово – и мы сворачиваем эти посиделки! – каким бы ни был ты скотом, я все равно хотела этого ребенка, радовалась ему. Первая моя беременность закончилась выкидышем, после которого я долго не могла прийти в себя: потеря этого малыша была для меня страшным ударом. Ты, Ася, этого не поймешь, ты ведь, и глазом не моргнув, прервала беременность – знаю, знаю, ребенок помешал бы твоей карьере; а вот я, хоть и могла получить неприятности – ведь мой ребенок был не от мужа, а от любовника, – хотела родить.

Вторая беременность протекала идеально, хотя тебя, Чарек, я ненавидела еще сильнее, чем в первый раз. Тогда, в юности, я еще могла тебя понять: ты был сопливым юнцом, твоя ошибка была ошибкой мальчишки; но когда ты совершаешь ту же ошибку во второй раз и снова ведешь себя как сволочь – тут уж тяжело быть великодушной, трудно простить, ты и сам, должно быть, согласишься. Я рассказала о нас Кшиштофу, который впал в бешенство и с тех пор не говорил о ребенке иначе кроме как «этот твой ублюдок»; но сама я, несмотря на все, была счастлива, что ношу под сердцем крохотное существо, которое будет со мной долгие годы и для которого я буду чем-то большим, чем мебель в квартире, чем прачка и уборщица.

А окончательно я полюбила эту кроху в тот момент, когда увидела на мониторе УЗИ ее бьющееся сердечко. Уже тогда я знала, что все будет хорошо, что через семь месяцев я рожу здоровую, хорошенькую девочку и назову ее Алей. Алюсей.

Всю беременность я разговаривала с ней, читала ей книги, пела колыбельные. Кшиштофу нестерпимо было видеть меня такой – счастливой, излучающей радость. Думаю, именно это – ненавидящие взгляды, которые он бросал на мой растущий живот, – и стало первой причиной последующих событий. Я далека от того, чтобы обвинять во всем мужа, но именно он бросил тот первый камушек, который привел к лавине…