Завтра я буду скучать по тебе - Хейне Баккейд

– Разве не всем это было нужно в детстве?

– Нет, – хихикает она, – мне не было. Ты не позволял мне даже промыть уши душем, потому что боялся, что вода затечёт в голову.

Лиз останавливается и смеётся, её руки лежат у меня на голове.

– Ваша честь, – бормочу я, слегка улыбаясь, – свидетель лжёт.

– Когда ты был маленьким, ты думал, что с тобой случится… – она весело смеётся, – водянка! Ой, господи, – всё щебечет она и продолжает мыть голову, – бог знает, откуда ты всего этого тогда набрался.

– Ложь и снова ложь.

– Не говори такого, Торкильд. – Лиз нежно проводит ладонью по уху, прежде чем продолжить намыливать голову. – Ты же знаешь, что всё так и было.

– Так, на выход, – говорю я и указываю на дверь, – дай старику домыться.

Лиз, хихикая, уходит из ванной вместе со своими пакетами, а я закрываю глаза и погружаюсь в тёплую воду. Как только я ушёл под воду, я открываю глаза и смотрю наверх. Вода мутная, и из-за мыла щиплет в глазах. Я лежу до тех пор, пока хватает воздуха. Потом я вылезаю из ванны и одеваюсь.

Я выхожу из ванной комнаты, а Лиз уже поставила на стол бумажные тарелки, чашки, салфетки, коробки с пирожными и кексами и френч-пресс со свежезаваренным кофе.

– Проходи и садись, – говорит она, – надеюсь, тебе понравится, я всё приготовила сама. Не знаю, может быть, основа пирожных получилась жестковатой, но…

– Я не голоден, – отвечаю я.

– А… – Лиз печально смотрит на меня.

Я сажусь на диван рядом с ней и наливаю кофе в чашку.

– Вчера вечером я нашёл в море мёртвую женщину, – рассказываю я и откидываюсь на диван с кружкой в руках, – у неё не было лица.

– Что? – Лиз роняет надкушенный кекс с розовым кремом и посыпкой на тарелку, и он заваливается на сторону.

– Я позвонил шерифу. Они вместе с одним сержантом должны были приехать и забрать меня, но так и не появились.

Лиз смотрит на меня, ничего не говоря.

– А теперь она пропали. Завтра я еду в Трумсё на встречу в полиции.

– В полиции? – она слегка запинается и продолжает: – Они знают… кто ты и что случилось в Ставангере?

Я пожимаю плечами и делаю глоток из чашки.

– Наверняка. В любом случае, теперь всё по-другому. У меня нет выбора.

Лиз берёт надкушенный кекс и целиком засовывает его в рот.

– В прошлый раз тебя лишили работы, – говорит она, заедая тяжести жизни, – и упекли в тюрьму. – Она глотает и жуёт, жуёт и глотает, пытаясь завершить мысль: – Ты как… как…

– Они не могли сделать ничего другого, – объясняю я, – то, что случилось в Ставангере, – моя вина.

– Как ты можешь такое говорить? – Лиз кладёт два пирожных на блюдце, а третье просто держит в руке. – Эта девушка вместе со своим парнем тебе всю жизнь испортили. Всю.

– Нет, Лиз, – говорю я, – ты не знаешь, как всё было. Что тогда сделал я.

– Потому что ты не хочешь рассказывать, Торкильд, – теперь она говорит тише, – даже о том, что было, когда ты сидел в тюрьме. О том, что ты сделал. Сам с собой.

– Тут не о чем говорить.

– Но можно и поговорить, если хочешь. Арвида не будет до завтра. Я могу остаться здесь с тобой. Может, мы просто побудем вместе, я и ты, и поговорим?

– И о чём же? – спрашиваю я и ухмыляюсь в ответ. – С чего начнём? С меня и моего повреждённого мозга или с тебя и твоих синяков?

Я стою у окна и слежу за Лиз, в слезах бегущей с сумками по автостоянке. И снова я перешёл границу. Снова я тот, кто занимает сторону всего того кошмара, что с ней происходит, вместо того чтобы быть ей братом, каким она мечтает меня видеть.

На улице темно, голые ветки похожи на хоботки огромных насекомых, мерцающих и сверкающих слабым светом на фоне угольного неба над заливом и маяком. Скоро свет совсем гаснет, и темнота расстилается над островом, а из-за облаков доносится тяжёлый рокот.

Грохот следует за лучом света, который танцует на камнях и по поверхности моря. Однажды коллега рассказал мне, что этот вибрирующий звук получается из-за аэродинамического давления, которое возникает, когда лопасти вертолёта раскручиваются до скорости звука.

Из-за ветра и темноты прожектор слегка качает из стороны в сторону, а вертолёт марки Си Кинг постепенно движется на север в поисках лодки пропавших шерифа и сержанта.

– Я решился, – шепчу я.

Я стою у окна, наблюдаю за металлической стрекозой и прислушиваюсь к её быстрым движениям крыльями.

– Если ты не хочешь приходить ко мне, тогда я приду к тебе.

Прожектор вертолёта вот-вот скроется из поля видимости, и звук постепенно угасает.

– Только завершу свои дела, и я готов.

Предпоследний день с Фрей, Ставангер, 25 октября 2011 г.

Фрей позвонила на следующий день после танцев в Сёльберге. У меня была встреча с полковником и подполковником, на которой мы разбирали список документов по делу о полицейском, на которого подали жалобу.

– Что делаешь?

– Я на встрече.

– Когда закончишь?

– Ну, – я посмотрел на часы, и потом отвернулся от стола, – а что такое?

– Может, встретимся сегодня?

Я заметил на себе пристальный взгляд подполковника. Тот бесцельно листал бумаги. Полковник безучастно что-то печатал на мобильном телефоне, этим он занимался на протяжении всей встречи.

– Хорошо, – вздохнул я, – конечно.

– Отлично. Зайдёшь за мной, когда закончишь?

– Куда?

– К дяде Арне.

– Договорились.

Я повесил трубку и чуть улыбнулся подполковнику. Тот кивнул, затем собрал свои вещи и трусцой последовал за полковником, который уже исчез за дверью переговорной, не попрощавшись.

Фрей сидела на лестнице у виллы в районе Парадис и листала меню тайской забегаловки, когда я пришёл. Она бросила меню обратно в почтовый ящик, и уже вместе мы направились в центр.

– Чем занимался сегодня? – спросила она, когда с Фрюе Террассе мы свернули на Йельмелансгате.

– Был на встрече, занимался бумажной работой, а еще готовился к завтрашнему интервью, – ответил я.

Мы шли на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Небо было ясным, погода – теплой и почти безветренной. Из зарослей деревьев в конце Йельмелансгате, где она соединяется с улицей Адмирала Крюйса, раздавалось громкое щебетанье птиц, которые порхали среди голых деревьев.

– К интервью? – переспросила она. На Фрей был надет широкий белый топ, узкие серые джинсы с низкой талией, сумка через плечо и белые кроссовки. На мне всё ещё был рабочий костюм без галстука, который обычно состоял из рубашки с подвёрнутыми рукавами и чёрных брюк. Такой наряд я носил даже в самую холодную зиму, потому что чувствовал себя слишком старым для денима с тех пор, как мне перевалило за двадцать пять. Кроме того, что касается одежды, я предпочитал покупать сразу несколько пар одного фасона, разве что с небольшими нюансами в оттенках. Эдакий мужчина с рекламного плаката «Дрессмен», только без улыбки и необходимых тому черт характера. – А что, «допрос» теперь не говорят?