След ангела - Олег Рой

Сначала этот призрак был почти незаметен, возникал легким промельком. Например, сидит хозяйка согнувшись над тетрадками, потом почувствует, что тело затекло, потянется сладко — вот тут-то он и мелькнет в воздухе. Или ночью, когда в стеклянных глазах игрушек отражается только кромешная тьма, он проскользит-проплывет по комнате, плавно перетекая из одного сна в другой.

Но в последние недели призрак поселился здесь всерьез и расположился по-хозяйски. Даже если Лила была сосредоточенно занята чем-то, он хоть и становился совсем почти невидимым, но окончательно не исчезал. А уж когда она отдыхала, или бездельничала, или просто мечтала — что означает, в общем-то, одно и то же, — призрак появлялся так отчетливо, что казался куклам гораздо более реальным, чем их хозяйка или даже они сами. А недавно, после дня рождения, призрак совсем обнаглел. Глубокой ночью, случалось, он проскальзывал под одеяло — и тогда куклам смотреть становилось и стыдно, и завидно, — и жаль было, что они не могут ни захлопнуть свои стеклянные глазки, ни закрыть их ладошками.

Вот и сейчас призрак совсем по-свойски расположился на диване в ногах у Лилы, почесал себе нос, кинул взгляд на кукол и подмигнул им. Куклы, насколько это было в их силах, приняли гордое и презрительное выражение лица. Тут как раз Лила подняла глаза от книги. Скользнула взглядом по полке, по ряду без толку пылящихся игрушек — они показались ей какими-то необычными. Нахохлившимися, что ли. Глянула на них пристальнее — нет, какие были, такие и есть. Сидят, пыль собирают.

«Вот если бы вошел Санек — то-то бы они удивились!» — подумала Лила. Она ясно представила себе, как Сашка в его темно-синей ветровке с красным воротником и манжетами входит в комнату и садится на диван у нее в ногах. Сердце радостно забилось. Боже мой, как же хорошо, что у нее есть он.

— Я — его, — произнесла Лила и удивилась, что эти два слова, такие для нее важные, будучи сказанными вслух, теряли, оказывается, всякий смысл.

— Я — его девушка, — попробовала она. Не понравилось.

— Я — его герлфренд, — еще хуже.

— Я — его подружка, — совсем никуда не годится. Были и другие слова, но они совсем-совсем никак не произносились, даже без голоса, даже в одиночестве.

Да, теперь ее жизнь зависит от этого плечистого малоразговорчивого мальчишки. Он позовет — она должна вместе с ним идти гулять. Он скажет «четырнадцать» (или вообще что-нибудь еще) — и она должна его поцеловать. Он позвонит — и она должна говорить с ним столько, сколько он пожелает.

«Кстати, почему он не звонит?» — спросила себя Лила. «Не позвонить ли мне ему самой? Пусть знает, что не только я — его, но и он — мой». И совсем было уже потянулась за мобильником, но вспомнила, что не знает его номера. «Это даже лучше. А то слишком много воображать будет, если я ему первая позвоню. Тоже мне, тургеневская девушка нашлась!»

Между тем стрелки часов неумолимо приближались к двенадцати — времени, когда ей пора было садиться за музыкальные упражнения. Отыграть и за сегодня, и за вчера.

В понедельник утром перед уроками, когда Санек по привычке со всего маху бухнул свою сумку на парту, Лила обернулась, и на лице ее играла такая радостная улыбка, что Санек покраснел, будто его ошпарили кипятком.

— Сашка, а что я тебе принесла-а-а, — загадочно, нараспев сказала она.

И достала из рюкзачка кожаный футлярчик для расчески. Правда, очень красивый футлярчик. Из лакированной темной кожи, украшенной тиснением, с надписью RIGA LATVIJA, по краю прошитый цветной тесемочкой. Санек взял его в руки с изумлением. У него и расчески-то не было: мать всегда стригла его (или, как сама она говорила, ровняла) очень коротко.

— Это тебе будет как ножны для твоего ножа, — пояснила Лила.

Ничего себе! Только девчонке в голову могла прийти такая дурацкая мысль: спрятать клинок из шведской стали, саморучно выточенный на артельном электроточиле, в чехольчик от расчески!

И Лила поняла, что ее подарок не пришелся кстати. Хотя Санек все-таки милостиво сунул его в карман, бросив небрежно:

— Примерю дома.

И через паузу догадался прибавить:

— Спасибо!

Лила снова улыбнулась — на этот раз как-то жалко, виновато.

Впрочем, уже на следующей день Санек выбрал момент, набрался смелости и подошел к ней на перемене:

— Слушай, Лила, давай сегодня сходим куда-нибудь после школы?

Девушка покачала головой:

— Я бы и рада, но не могу. Сегодня у меня музыка.

— Тогда завтра?

— А завтра мы с мамой договорились по магазинам прошвырнуться. Осень наступила, мне сапоги нужны.

— Послезавтра?

— Послезавтра снова музыка… А в выходные мы к папиному другу в загородный дом едем, — тихо проговорила она.

— Ладно, я все понял.

Сашка развернулся и хотел уже идти прочь, но Лила его остановила, схватив за руку. Ладонь ее была странно горячей, точно у нее вдруг поднялась температура.

— Подожди, ничего ты не понял! Вернее, понял все неправильно.

Она заглянула ему в глаза снизу вверх и проговорила почти жалобно:

— Не сердись! Это вовсе не значит, что я не хочу с тобой общаться. Хочу, даже очень! Просто я действительно очень занята, ну правда…

— И что же делать? — растерянно спросил Саня.

Лицо Лилы вдруг просияло.

— А хочешь, проводи меня на музыку? Я могу выйти пораньше, скажем, часа в четыре, и мы с тобой немного погуляем?

Могла бы и не спрашивать… Конечно же, он хотел!

В четверг всю большую перемену Лила простояла в толпе одноклассников, болельщиков чемпионата по оконному футболу.

Оконный футбол стал новым поветрием в две тысячи четырнадцатой. Редкий случай — моду ввели младшеклашки, эти козявки то ли из шестого, то ли даже из пятого, но и старшие ребята, глядя на них, увлеклись не на шутку. И теперь на доброй половине окон, на противоположных откосах, были нарисованы шариковой ручкой маленькие воротики — десять сантиметров на четыре. Строгий стандарт, по линейке! Такой же стандартный мячик наминался из осьмушки тетрадного листа, а игра состояла в том, что участники по очереди изо всех сил хлопали по подоконнику сложенными горбиком ладонями, чтобы потоком воздуха послать бумажный шарик в сторону ворот противника. От таких ударов руки за перемену становились буро-малиновыми и не отходили в течение всего урока, но это никого не останавливало.

Приступ спортивного азарта охватил каждый класс. Чертились таблицы турниров, собирались толпы болельщиков, назначали судей, проводили четвертьфинальные, полуфинальные и финальные игры на звание чемпиона. Футбольная лихорадка полностью завладела одиннадцатым «Б». Сражались все парни, правда, с тремя исключениями. Не играл в оконный футбол Белопольский, потому что сам на себя возложил обязанности рефери. Не играл Леша Лавриков, самый маленький из парней в классе, он вообще ни в каких активных играх не участвовал, даже от занятий физкультурой был прочно освобожден. И не играл Гравитейшен. Ходили слухи, что от участия в турнире он отказался только из-за того, чтобы не вступить в противоборство с Сазоновым.