В самой глубине - Дэйзи Джонсон

Он заполз обратно в палатку и положил голову на твердую поверхность. Он тосковал о том, что утратил, о том, что отдал, тосковал о сделанном. Он чувствовал своих родителей где-то у реки, вниз по течению. Они искали его, а может, и нет. Они сидели за круглым кухонным столом, кто-то протягивал руку за чашкой, кто-то перелистывал газету, а кто-то открывал настежь входную дверь, собираясь выйти. Ему хотелось, очень хотелось, чтобы они нашли его. Он бы рассказал им, почему ушел от них, почему так поступил. И все бы стало в порядке. Если бы они поняли его. И тогда бы они вычеркнули друг друга из своих жизней, чтобы уже никогда не поддаться воспоминаниям. Они сидели за круглым кухонным столом, и там же был мертвец, глядевший на него.

То, что Фиона предрекла ему, кружилось по верху палатки спутанными телами. Они были цвета кожи, сухими и чешуйчатыми. Они заползали ему на грудь, забирались в рот. Его щеки напрягались, с трудом сдерживая их. То, что, по словам Фионы, он сделает со своим отцом. И с матерью. С собственной матерью. Он проснулся в поту, извиваясь в спальном мешке.

Охота

Я купила бутылку вина и незаметно пронесла ее к сараю. Фиона чуть приоткрыла мне дверь, показав часть лица. Я кое-что вспомнила, сказала я. Она впустила меня. Мы пили вино из чайных чашек, одну за одной. Она смаковала его и гладила себя по животу одной рукой.

На обратном пути из бассейна я вспоминала все больше и больше, и мой прежний ручеек разлился в реку. У меня еще оставались пробелы – большущие дыры размером с туннель для поезда, – однако я уже могла сложить какую-то историю.

Что ж, сказала она, шумно прихлебывая вино. Ты бы лучше рассказала мне.

Я сомневаюсь, что ты сумеешь это понять.

Она поставила чашку на пол, звякнув о блюдце, закинула ноги на кровать и откинулась на спинку стула. Я слышала снаружи Ивету, шебуршавшую в кустах, и звуки телевизора, доносившиеся из дома.

Ты знаешь, сказала Фиона, впервые я увидела то, чего не видели другие, когда была мальчиком и смотрела, как кастрируют быков на ферме родителей. Моим сестрам отец не давал смотреть, но меня взял. Мне всегда хотелось знать, зачем он это сделал. Я был таким стеснительным, что едва мог соли попросить. Мужчины, проводившие кастрацию, приехали из ближайшего городка. Быки были молодыми и боялись, и я им очень сочувствовал. За час обработали двадцатерых. Отец держал меня за руку, и мы были достаточно близко, чтобы рассмотреть то, что у них отрезали. Это напоминало странные растения.

Фиона снова взяла чашку и подняла ее словно для тоста.

Когда я отвел взгляд от всех этих отрезанных яиц, я увидел чью-то фигуру в углу амбара, стоявшую за стогом сена. Это была я сама, но только в женском облике. Так я впервые заранее поняла, что должно произойти.

Она допила чашку и показала рукой, чтобы я дала ей бутылку. Передавая бутылку, я почуяла, как от меня пахло хлоркой и потом.

Так ты мне расскажешь или нет?

Да, сказала я. Я вспомнила, чего мы боялись. Я сделала глубокий вдох. Я не знала, насколько это удачная идея – рассказать ей такое, высказать это вслух. Казалось безумием говорить об этом в таком месте, в ветхом сарае с краю сада.

Мы звали его Бонак, сказала я. Так мы звали все, чего боялись, но больше всего мы боялись его. Я увидела его в бассейне. Как оно плыло ко мне. Это было живое существо, животное. Такое здоровое. Я видела его в воде.

Существо?

Да.

Я ожидала, что она рассмеется или отправит меня восвояси, но ничего подобного. Я вдруг почувствовала большую усталость, словно пробежала марафон или проплыла много миль. Я не сказала ей о том, что еще начало возвращаться ко мне: капкан, самодельная удочка, стекло люка в крыше лодки под моими локтями.

И что с ним случилось? – спросила она.

Мне стало интересно, поверит ли она мне. Я и сама не была уверена, верю ли в это или просто выдумала себе что-то, что никак не могло быть правдой. Существовали законы (как то: универсальная сила притяжения между всей материей; кислород – это бесцветный газ без запаха и вкуса, жизненно важный для всех живых организмов), а то, что я предполагала, никак не вписывалось в рамки законов, как мы их понимали. Нечто, жившее в воде, настолько крупное, что оно забирало детей, убивало собак. Я задумалась – если я правильно все помнила, – было ли оно действительно реальным? Или это мы наделили его жизнью? Я не могла решить, что из этого хуже.

Я думаю, моя мать убила его, сказала я. Фиона откинулась на спинку стула, так что передние ножки поднялись от пола, и мне показалось, что она меня не слушает. Я заметила, что она прибралась в сарае, выбросила гору банок из-под фасоли, заправила постель. Мне не приходило в голову, что, пока я перебирала в памяти прежние дни, она могла заниматься тем же и тоже могла прийти к какому-то заключению. Она подтянула плечи, словно ручки сумки.

Я нуждаюсь в хорошей еде, сказала она. Завтра в обеденное время мы это решим. Я расскажу тебе, что увидела.

Река

Девочку в розовых колготках звали Гретель Уайтинг, и на следующий день она осталась с ним дотемна. Он привык к ней. К тому, как она молола всякий вздор, как убегала без предупреждения. Где огонь? – говорила она и хихикала. Часто она говорила с собой больше, чем с ним, бормоча что-то. Сумчатка, говорила она. Благоденствие. Равноденствие. У нее была дырявая целлофановая сумка, которую она называла вынос, а когда ветер стихал и было слышно реку, она подносила ладонь чашечкой к уху. Ты слышишь? Мешанина.

Я забыла, сказала она, засунув руку в карман, и достала крошащееся пирожное. Любишь такое?

Да, сказал он. Оно было мягким, пористым и замасленным от ее пальцев. Он испытывал такое облегчение от ее присутствия, что ходил за ней повсюду. Он не сознавал, насколько он был одинок, какими долгими были его дни. Он беспокоился, что она внезапно уйдет, без предупреждения, и тогда часы снова потянутся, точно годы, и его опять станут одолевать страхи. Ее волосы были заплетены в неровную косу, торчавшую из-за воротника, отчего он решил, что она живет с кем-то.

Где твои родители? – спросил он.

Моя мама морская леди, сказала она. У нее плавники вместо ног и жабры. Она резвится в воде.

Что это значит?

Это значит, что она русалка.

Это неправда, сказал он, хотя без особой уверенности.

Ладно, идем сюда. Она выглядит как ты и я, сказала она. Она может дышать под водой; она знает все до последнего слова в мире, она археолог и вивисектор, и всеобщая знаменитость. Я ее зову доктор или С. А она меня зовет Эль или Гензель, хотя не говорит почему. Она может прорыть весь мир насквозь и много раз так делала, ей не нужно спать, она умеет глотать животных целиком, она говорит, что она беглянка, но на самом деле она наместница-кудесница, и прехорошая. Гретель перевела дыхание. А также, сказала она, она умеет реально вкусно готовить.

Он медленно шел за ней. Он слышал, как течет река. Он меньше доверял ей, когда не видел. Словно она могла забраться на сушу, как если бы земля была просто лестницей. Гретель влезла на поваленный холодильник. Кепка сползала ей на глаза, лохматый шарф закрывал пол-лица. Наполз туман, окутав ее лицо и срезав часть тела. Вещи выплывали из тумана, словно перемещаясь, оказывались там, где их не ожидали. Ему хотелось больше расспросить ее о матери, обо всем, что она наговорила про нее, ложного и правдивого, но только он хотел спросить…