Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

– Э-э! Бэрэм!

А потом уже один Измаил вдруг присмиревшим девушкам закричал, поднимая бокал с вином:

– Умные будэте, много красивые будэте! В гарэм поедем, много платьев будэт, долго жить! А-а? – и причмокнул в сжатые горстью пальцы.

– Танцуй, танцуй, красавицэ! – подхватил Ислам. – Дэнег за вас не жалко! Вкусно кушать, сладко спать! Танцуй!

Но Инга и Катька как-то плясать разом расхотели. Руки завяли и опустились, ноги заплелись, и танец не получился. Еще ни во что не верилось и принималось за шутку.

Дальше настали ад кромешный и тьма египетская. Сопротивление оказалось бесполезным. Кто такие были эти Богдан с Анатолем, так и осталось невыясненным, однако на даче они выступали в качестве продавцов им не принадлежащего товара. А оба брата-акробата на «и», стало быть, покупателей. Ужас состоял в том, что приезжих девушек, проживавших на съемных квартирах, никто бы долго не хватился. Катька и Инга, запроданные неведомо для какого «гарэма», были обречены. Да еще получили град ударов за сопротивление, умелых, болезненных, но не причинивших вреда их внешности. Тогда возникла и леска. Девиц, то есть купленный товар, заперли в ванной, подальше от глаз. А пока Богдан и Анатоль и оба на «и» стали гудеть внизу.

Инга тогда, во время побега, пригрозила Кате Рудниковой отрыванием ее беспутной головы, но, петляя по стелящейся, метельной поземке, готова была и извиниться. Сама получалась не лучше. Куда она, спрашивается, смотрела? О чем думала? Криминал еще не осмелился на разгул? А вот осмелился же! Только газеты о том пока стыдливо молчали, создавая у граждан ложное впечатление. Кушай теперь кашу, что заварила, и не жалуйся!

Инга и не жаловалась. А было на что. Замшевые низкие сапоги-«гномы» промокли совершенно, а в сугробах черпали верхом снег. Колкие ледяные хлопья, летящие в потоках ветра, ерошили волосы, покрытые наспех лишь отчасти поднятым воротником шубы, уши ломило от мороза. Инге казалось, что она бежит и тащит в этом беге за собой Катьку, беспомощно уцепившуюся за ее руку. Но на самом деле не бежала она, а тяжело, скоро и через силу шагала против снежного ветра по дороге, а потом, заблудившись в демонической темноте, по сугробам, ведущим неведомо куда – лишь бы подальше. Инга о потере направления не жалела. Ведь вдоль дороги их засечь было проще простого. И не тайга же, выйдут куда-нибудь, вот и огоньки впереди. Можно попроситься отогреться до утра или хотя бы спросить о местоположении.

Опять натолкнулись на забор, сетчатый и местами дырявый. Катька не ныла и не жалобилась, с отупелым послушанием цеплялась за Ингину руку, готовая идти следом куда угодно. Она уже мало что соображала. Инга отыскала разрыв в ограде, потащила полумертвую от страха Катю за собой. Огни были совсем неподалеку – в метрах двадцати-тридцати, не более. Тут же она и споткнулась о какие-то твердые, смерзшиеся плиты, заругалась громко. Похоже, они забрели на местную стройку. Ну ничего, стройка – это ничего. А в следующую секунду Инга скорее ощутила, чем услышала быстро приближающееся неровное сопенье. Она обернулась на звук.

Прямо на нее с мертвым безмолвием мчалась свора огромных, безродных собак… Алчные, с высунутыми языками, страшными янтарными и зелеными зрачками… Пасти алели в свете тусклых строительных фонарей. Подумать Инга ни о чем не успела. Ее поборол голый инстинкт. Она упала на жесткие плиты, накрыв собой беспомощную Катю, заслонила лицо меховым песцовым рукавом, попыталась втянуть ноги под короткую шубейку.

Собаки стали ее рвать. Она защищала горло и лицо, не заботясь уже о руках и ногах, боли пока не было. Но ногам стало вдруг зябко, а локоть ее будто бы зажали в тиски и трепали из стороны в сторону. Потом пришла и боль в ступне, жгучая и беспощадная, Инга стала пинаться изо всех сил. Тут свора наконец залаяла и сразу же навалилась с новой силой. Инга словно в параличе еще прикрывала рукой лицо и, слабея, думала, что все кончено. Под ней стонала Катька. Собаки добрались и до ее пухлых ножек. Кричать о помощи отчего-то не хватило сил. Инга еще подумала, что не лучше ли было тогда, из окна, чем теперь, от слюнявых, смрадных собачьих зубов?! И теряя от боли сознание, услыхала рядом зловещий крик:

– Вот я вас! Анафемы!

Подоспевшего дедка-сторожа она уже не успела увидеть. Жилистый, корявый старик в заношенном ватнике обломком железной трубы отогнал распоясавшуюся окрестную собачью ватагу. Долго охал, ругался и стенал, но кое-как донес двух несчастных, окровавленных девушек в ошметках разодранного меха до сторожки. Телефона у него не было, и сторож, уложив, как мог, покалеченных на свою бедняцкую лежанку, поспешил к ближайшему от него автомату в поселок. А через час, на удивление быстро для глухой подмосковной ночи, прибыла и «скорая».

Москва. «Склифосовского». 1990 г. 6 февраля.

В обед пришла Аида. Принесла кулек с продуктами, зубную пасту и щетку. Она не стала ободряюще улыбаться Инге, но была спокойна, а значит, врачи не сказали ей ничего дурного. Впрочем, Инга и сама полагала, что непоправимой катастрофы с ней не произошло. Рана на ноге, уже зашитая, казалась скверной и глубокой, но пожилая медсестричка объяснила, что только небольшой шрам и останется. Другие свирепые укусы оставили лишь зловещие, черные, гематомные синяки, но – спасибо пуленепробиваемым, толстенным джинсам и бедняге песцу – никаких иных травм не причинили. Инге вливали через капельницу антибиотики от заражения, не страшно и не особенно больно, а вот уколы от бешенства действительно были мучительными. Обещали выписать через неделю, когда снимут швы.

С Катькой вышло хуже. Правда, от самого ужасного Инга ее защитила в буквальном смысле собственным телом. Не было ни ушибов, ни обширных укусов. Но у Катьки тоже пострадала нога. Собачьи зубы в единственном месте, где смогли уцепиться, с легкостью прошили ткань тонких выходных брюк, покалечили вену, и Катя Рудникова с ощутимой потерей крови лежала в реанимации. Впрочем, и о ней была информация, что обойдется без тяжелых последствий.

Инга радовалась тому, что, очнувшись на руках врачей из «скорой», понюхав нашатыря, умолила везти их не в местную поселковую больничку, а в город, в лучшую клинику с экстренной хирургией. Денег у нее не было и документов тоже, но кое-какое золотишко осталось на ней. И Инга, выдернув из ушей сережки с чудесными сапфирами, подарок еще Гончарного, пыталась насильно сунуть их в ладонь пожилого фельдшера «скорой помощи», видавшего виды дяденьки, пузатого и прокуренного, только бы он отвез их в Москву. Фельдшер обиделся тогда, похоже, всерьез, наотрез отказался брать, ворчал долго, что бензин казенный и лишнего никто не даст. Но повез их в город, а по дороге объяснил, из-за чего. Из-за Катьки – он сразу определил на глаз, что потребуется переливание, а в поселке может не быть нужной группы, и из-за собственных сомнений: как две девушки глухой ночью без денег и документов очутились на подмосковной стройке и почему на них напали собаки.

– Коли вас ограбили, так пусть в милиции и разбираются, собаки на стройке бродячие, какой с Ефимыча спрос, он им не сторож. У нас поселок образцовый, ни к чему головная боль, пущай она у столичных трещит, – пояснил фельдшер свою позицию «с глаз долой».