Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

С этого-то случайного знакомства и началась Ингина приключенческая эпопея среди московских охотниц-франтих. Ни одна из них не была москвичкой по рождению, но и лимитой их не получилось бы назвать. Олю Шумскую, жгучую брюнетку без малейших признаков томности, вывез в столицу из Ростова-на-Дону невоздержанно щедрый любовник-кавказец, втрескавшийся по уши в ее темные очи. От этой щедрости он и погорел в Москве и домой вернулся уже без неблагодарной звезды своих очей, довольно быстро разобравшейся, что к чему, нашедшей для начала нового благодетеля из числа столичных кооператоров и затем с его помощью поступившей на секретарские курсы. Катю Рудникову, напротив, в Москву определили папа с мамой учиться на зубного терапевта в столичном институте имени Семашко, к самому профессору Персивальскому. Правда, в институт Катя ходила исправно в свободное от поисков время, даже если и не спала перед этим всю ночь. Родителей она побаивалась. Папа и мама Кати были солидными людьми родом из Новороссийска: она – директор школы, он – помощник капитана на сухогрузе дальнего плавания «Иван Бабушкин». Плохо было только то, что их красавица дочка совсем не дружила с головой. И даже среди «полубобров» обладала скверной репутацией и крайней самовлюбленностью. У девушек нового Ингиного круга общения благотворительность вообще была не в чести, но существовал и некий кодекс поведения. Деньги уважали и считали весьма и до копейки, но это не мешало давать их в долг. Само собой, предполагалась обязательная отдача точно в срок, а если сумма превышала известную величину, то и с благодарностью в виде хорошего подарка. Взимать проценты считалось вульгарным и неприличным. Правило было удобным и справедливым и касалось всех, кроме Кати Рудниковой. Катьке же ничего не стоило в мгновение ока промотать присланную родителями матпомощь или дань от знакомых мужчин, остаться на бобах без отложенной копейки хотя бы и на еду и пойти побираться по подругам. Взятое в долг она не возвращала никогда, даже не из принципа, а потому, что при ее невообразимом мотовстве не смогла скопить ни разу нужную сумму.

Но хуже всего было то, что Катька, без зазрения совести, на чистом голубом глазу и с детским наивным благодушием могла кинуть любую свою товарку в неблаговидной ситуации и еще сказать, что та, дескать, сама виновата. Отбить выгодного кавалера прямо на глазах у подруги тоже не являлось для нее из ряда вон выходящим обстоятельством. За подобный демарш любая другая незамедлительно получила бы в морду в ближайшей дамской уборной, но Катьке сходило с рук. Скорее всего, из-за ее постоянного и порой агрессивного нытья, что ей, Катьке, дескать, хуже всех – и денег у нее нет, и за квартиру не плачено, и мужчины попадаются исключительно жлобы и негодяи. Но во всех вышеперечисленных бедах Катька была виновата только сама. Из-за нелепого транжирства, неумения отложить копейку на текущие расходы, из-за чрезмерных и часто капризно-дурацких претензий к имущим ухажерам, от которых Катька требовала всего и сразу, за одни лишь красивые глаза. Да и в повседневности характер ее был далек от уравновешенного. Кате Рудниковой и в ломаный грош не встало бы затеять ссору на пустом месте, разжечь ее от вполне безобидного слова и наговорить гадостей, а после как ни в чем не бывало умилительно извиниться, считая, что, получив словесное прощение, она тем самым имеет право и далее вести себя как заблагорассудится. Но с Катькой дружили и общались, не изгоняя ее из круга по нескольким причинам. И самая главная из них содержала тот простой факт, что Катьку невозможно было отлучить обычными мирными средствами. Прилипчивая, как степной репей, с непробиваемой кожей крокодила, она, когда случалась нужда, вовсе не замечала нежелательности своего присутствия. И делала наивный вид, сопровождаемый таким невинным выражением абсолютно круглых светло-голубых очей, что подруги размягчались сердцем, а вскоре уже списывали ее закидоны на врожденный непорядок в голове.

Но у Катьки помимо кошмарного числа недостатков имелись и некоторые иногда полезные достоинства. Она была глупа, безинициативна и ведома, как раскормленный пудель на поводке. Ее запросто и в секунду получалось выманить из дому, когда необходимость заставляла искать компаньонку для вечернего или дневного похода. Катька была в этом смысле безотказна. Оля Шумская рассказывала, что однажды уговорила Катьку составить ей компанию на похоронах своего двоюродного дедушки в Рязани. И Катька поехала, просто так, от нечего делать. А еще одно «ценное» достоинство Катькиного нрава скрывалось в ее патологической душевной лени. Ей тоскливо было знакомиться и заводить отношения самой, и потому, получая приглашения на вечеринки с кавалерами, она непременно звала с собой подруг, никогда не ходила одна. Пусть сделают черную работу по налаживанию контакта с сильной половиной человечества, а она уж посмотрит, что получится. И товаркам ее тоже случалась от того выгода, увеличивалось поле для поиска. К тому же Катьке Рудниковой лень было позаботиться даже о такси и прочих организационных хлопотах, и она с легкостью перевешивала заботы на чужие плечи. Себе же оставляла лишь труд «выглядеть соответственно». Мимо зеркала и перед платяным шкафом Катька могла циркулировать днями. В перерыве читая лишь одну-единственную имевшуюся у нее книгу. И не книгу даже, а фотокопию зарубежного перевода «Богатые мужчины и успешные женщины», и при этом всерьез хвалилась, что держит у себя запрещенный в Стране Советов самиздат. Не задумываясь и не понимая, что подобный хлам не допущен в печать только лишь ввиду исключительной пошлости и вопиющей бульварности, а вовсе не по политическим, диссидентским соображениям.

Инга подружилась с голубоглазым идолом, конечно же, быстро. Да и не требовалось здесь особых усилий, только единожды составить шебутной Катьке компанию да одолжить пятьдесят рублей. И все, она стала для Кати Рудниковой в доску своей. А с ее помощью проникла и далее, в круг девиц в смысле разумности совсем иного калибра. И нашла неплохую для себя среду, возможно и не обозначавшую дальнейшую жизнь, но дающую возможность переждать и самоопределиться на будущее. Оля Шумская, «самая» себе на уме, наиболее подходила для равноправных, взаимовыгодных отношений, только ни в коем случае нельзя было дозволять ей пить в обществе, особенно мужском, иначе, в любом варианте развития событий, получался «вынос тела». Оля, право слово, никогда не скандалила, не ударялась в непристойности, но, выпив, таращила глаза, как разбуженная солнечным днем бухая сова, и толку от нее было чуть. Приходилось прекращать общение и срочно выдворять Олю домой. Инге удавалось с Шумской справляться, за что Оля ее ценила и уважала, даже как-то ввиду финансовых трудностей передала во временное пользование Матвея. Общий кавалер всех «полубобров» мужчиной оказался щедрым и без обременительных претензий, но очень уж непостоянным. Казалось, Матвей готов был к обожанию поголовно всех хорошеньких и юных модниц сразу, и его действительно получалось сдать только во временное пользование.

Сошлась же на короткую ногу Инга к описываемому времени только с одной девушкой, по биологическому возрасту старше ее на каких-то пять лет. Девушку ту звали, в однозвучие с известной оперой, Аидой. Наполовину татарка, наполовину, кажется, бурятка, родом из Казани, Аида в их мирке считалась чуть ли не старухой. Но как раз с ней Инге было проще всего. По существу, она превосходила по духовному возрасту Аиду на целых десять лет, хотя и не имела того крутого житейского опыта, как ее новая знакомая. Впрочем, смуглая и тонкая Аида, наверное, единственная из всех ее подружек, не стремилась к замужеству вообще, рассматривая мужчин только как вспомогательное финансовое средство. Аида делала карьеру. С третьей попытки пробившись в Плехановку, Аида наметила себе получить назначение в любое заграничное торгпредство и впоследствии постараться не зависеть уже более ни от кого. Ей единственной Инга осмелилась намекнуть, что в будущем в их родной стране грядут чрезвычайные перемены и для Аиды выйдет куда доходней примкнуть к могущественной частной корпорации, хотя бы и нефтяной, или даже открыть собственное предприятие. Аида к пророчествам отнеслась всерьез, сказала, что и сама думала о том же и пришла к похожим выводам. Надо подождать. А Инге в свою очередь сделала комплимент по поводу ее великих умственных способностей. Инге от того стало неловко, ведь никаких великих способностей она в себе еще не обнаружила, а было здесь лишь дарованное ей знание будущих событий. Жаль только, что с Аидой получалось скорее дружить и общаться словесно – к вечерним «тусовкам» та относилась скептически, жалела на них время, к тому же имела и почти постоянного кормильца-ухажера, военного генерал-лейтенанта из Министерства обороны, еще не совсем древнего годами. А сама Инга в те «тусовки» погрузилась с головой, и в последнюю очередь ради денег. Инга не очень обременяла себя добыванием средств, может быть, именно поэтому мужчины были к ней щедры и неравнодушны. Приятно все же, когда девушка, умная и красивая, зарится не только на ваш кошелек, а ей просто нравился поток ресторанных застолий, превосходящих весь мыслимый и немыслимый одесский шик, театры и премьеры, концерты популярных эстрадных звезд, поездки за город в закрытые дома отдыха и вообще весь калейдоскоп иной, незнакомой ей доселе жизни. И в этой жизни ее, синеглазую умницу, принимали как равную. И что бы ни говорила Катька, какую бы ни несла чушь, кавалеры, окружавшие Ингу, не выглядели ни жмотами, ни подлыми придурками, напротив, то были мудрые, многого достигшие самостоятельно люди, при случае покровительственно относящиеся к молодой девушке. Надо только уметь правильно держать себя, и все свершится в твою пользу. Инге ее жизнь нравилась, и замужество она не полагала себе за самоцель. Даже напротив, годы ее существования с Левой Фонштейном, похоже, совершенно отбили у нее охоту к маршу Мендельсона. Заводить кого-то вроде временного бойфренда Марика тоже пока не хотелось – это казалось Инге теперь до смерти скучным.