Дунайские волны - Александр Харников

«Эх, Елизавета, – подумал я, – зря ты влезла в мужские игры. Тут совсем другие законы, без всяких скидок на половую принадлежность. Секретные службы – это не пансионы для благородных девиц, и работают в них лихие ребята, совсем не похожие на мать Терезу. Но ты сама выбрала свой путь, так что не обессудь…»

Мы двинулись в путь. Слава богу, время злых карельских комаров уже прошло. Но лежать неподвижно под открытым небом было неудобно и зябко. «Скорей бы нас привезли, – промелькнула мысль, – а то ведь так недолго и простудиться». А лекарства здесь самые примитивные, вон, ртутью всех лечат, пиявки ставят и кровь пускают.

Долго ли мы ехали, коротко ли – я так и не понял. Связанные руки и ноги затекли, кляп от слюны разбух и распяливал мне рот. Наконец, наше путешествие подошло к концу. Телега остановилась, и меня аккуратно опустили на землю. Кто-то попытался развязать мои узлы, но, видимо, путы настолько глубоко врезались в кожу, что сделать это было весьма проблематично.

– Лепей вежь нуж[25], – сказал чей-то хриплый голос. Польского я не знал, но понял, что речь идет о ноже. Действительно, веревки неожиданно ослабли, а чья-то рука выдернула изо рта кляп. Чтобы проверить, не пропал ли у меня дар речи, я завернул замысловатое ругательство, услышанное на Донбассе от одного старого шахтера.

– Молчи, курва, – произнес тот же хмурый голос, и я получил сильный тычок в бок. Мне развязали ноги и сняли повязку с глаз. Я ожидал, что лучи солнца ослепят меня, но оказалось, что небесное светило уже скрылось за горизонтом, и вокруг меня царил полумрак. Я похлопал глазами, и, когда фигуры вокруг обрели ясные очертания, я увидел Ковальского и еще двоих поляков, Елизавету, лежавшую ничком на земле, и щегольски одетого мужчину явно западноевропейского вида, стоявшего в нескольких шагах от меня вместе с двумя здоровенными мужиками, которых я мысленно окрестил мордоворотами, и человеком в строгом костюме, похожего на дворецкого. Я еще успел удивиться – уж очень не вписывались ни щеголь, ни дворецкий в это забытое богом место.

– Добро пожаловать, господин Филонов, – сказал денди на неплохом русском языке. – Я полагаю, что нам с вами есть о чем поговорить. Пройдемте в дом…

8 (20) октября 1854 года.

Санкт-Петербург. Мраморный дворец

Юрий Иванович Черников, посаженый отец

Много раз я бывал в Питере, но ни разу так и не удосужился посетить Мраморный дворец. Раньше в нем был музей Ленина, в наше же время здесь располагался филиал Русского музея, где проводились выставки современного искусства, которое я не очень жалую. Со двора утащили в Артмузей броневик, с которого якобы выступал Ленин, а на его место установили памятник императору Александру III работы Паоло Трубецкого.

Бог с ним, с памятником, хуже, что вокруг бронзового императора разместили какие-то дебильные уродливые скульптуры, которые имели бы немалый шанс попасть в каталог выставки «Творчество умалишенных».

В общем, сейчас всего этого пока еще нет, и Мраморный дворец, который любвеобильная императрица Екатерина II построила для своего фаворита Григория Орлова, в данный момент принадлежит великому князю Константину Николаевичу. Он привел дворец в порядок, отремонтировал и сегодня разрешил попользоваться им для проведения в Мраморном зале помолвки нашего американца с его американской же невестой.

С Леной Синицыной и Ником мы поднялись по великолепной парадной лестнице и вошли под звуки оркестра в необыкновенной красоты зал, стены которого были облицованы уральским, карельским, греческим, итальянским мрамором и прибайкальским лазуритом. Там нас уже ждали хозяева и гости: великий князь Константин Николаевич с супругой Александрой Иосифовной и великая княгиня Елена Павловна, ради сегодняшнего празднества прибывшая из Ораниенбаума. Здесь же были адмиралы и офицеры нашей эскадры, друзья и сослуживцы жениха и невесты, родители и брат последней. Половина зала была заставлена столами, а вторая половина предназначена для танцев – все-таки на дворе XIX век. В углу расположился небольшой духовой оркестр.

Невеста была одета в чудесное шелковое платье цвета аквамарин – я не большой спец по женским нарядам, но вроде такие именуются «кринолинами» – с декольте, подчеркивавшим красоту ее груди. Ник подошел к своей суженой, встал на колени и протянул ей маленькую коробочку. Та открыла ее и завизжала, увидев кольцо с огромным бриллиантом. Американки – они всегда американки. Даже в XIX веке они визжат от восторга, тогда как в России принято выражать свой восторг не так эмоционально и бурно.

Как объяснил мне Ник, обычай дарить обручальное кольцо с бриллиантом появился в Америке только после Второй мировой войны в результате рекламной кампании фирмы De Beers. Но он, видите ли, не смог отказать себе в этом удовольствии, поэтому и потратил практически все свои деньги на это кольцо. Хорошо еще, что севастопольский грек-ювелир сделал для него нехилую скидку, как другу Саши Николаева, который, как оказалось, вытащил с того света кузена ювелира.

Помедлив несколько секунд, Ник спросил по-английски:

– Мейбел Эллисон Худ Катберт, согласны ли вы стать моей женой?

– Да, любимый, согласна! – ответила девушка, надела кольцо на палец и при всех обняла и поцеловала жениха. Это, конечно, для нынешних строгих нравов было совершеннейшим моветоном, но девице, похоже, было все равно. К тому же нравы XXI века потихоньку перебирались в XIX век.

«Да, красивая получилась пара… Лишь бы они были счастливы», – подумал я. Ведь свадьба состоится только после того, как они оба вернутся с войны. Ник уже через два дня отправляется в армию, а Мейбел в скором времени последует туда же в составе второго набора Крестовоздвиженской общины сестер милосердия. А для меня Ник был не просто подчиненным, но и почти что сыном. Впрочем, и другой мой сын в этом времени, Юрий-младший, тоже в тех же местах, трудится хирургом в полевом госпитале. Спаси и сохрани их, Господи!

Три дня назад Ник приехал в Питер. Я его не сразу и узнал – он постройнел, лицо стало более серьезным. А еще он хромал, но когда я его спросил, не ранен ли он, засмеялся и ответил, что ранен, но в руку, а с коленом у него – банальный тендинит. Мы договорились, что я отпущу его погулять с Мейбел, а сам заберу его багаж, но чтобы в три часа был у меня в Гвардейском экипаже, как штык. Тем более что остановился он тоже там.

То, что они с Машей Широкиной и Женей Коганом сделали в Севастополе, выше всяких похвал – их статьи в «Голосе Эскадры» создали де факто стандарт для наших новоявленных СМИ, а их севастопольская газета «для населения» вообще оказалась гениальным ходом – мы решили перенять их опыт и создать нечто подобное и для Питера.

А вот его подвиги мне понравились гораздо меньше. Как говорит Саша Сан-Хуан, наша цель – не погибнуть за нашу родину, а заставить врага погибнуть за свою. Размахивать ружьем, словно бейсбольной битой, равно как и отстреливать вражеских офицеров, понадеявшись на бесшумность оружия – самый простой путь сыграть в ящик. Мы долго обсуждали его действия в обоих случаях, после чего я все равно обнял его и сказал, что горжусь им, но пусть вызубрит все то, что я ему написал. А Хулиовичу потом вставил клизму из скипидара пополам с патефонными иголками за то, что тот плохо тренировал своего снайпера, на что наш «кабальеро» пообещал, что перед началом боевых действий тренировки будут, и еще какие. «Будет скакать у меня, как кенгуру!» – жизнерадостно пообещал Хулиович. Конечно, он не сам отправится в Измаил, но даст задание своим подчиненным позаниматься с Ником так, чтобы тот, наконец, понял, что такое военная служба и с чем ее кушают.