Любовник богини - Елена Арсеньева

К чести Василия следует сказать, что остолбенение егодлилось не дольше секунды. Он никак не смог бы к двадцати пяти годам статьполковником, если бы оценивал внезапность и неожиданность более длительноевремя. И тотчас смекнул, что никакая нечистая сила тут не куролесит: простокто-то из слуг вспомнил о забытом кувшине и воротился за ним, а чтобы необеспокоить сагиба-чужеземца, завернулся в черное и почти совершенно слился стемнотой. Черт бы с ним, конечно, однако Василию страшно как не понравилось, чтов его опочивальню так бесцеремонно вторгаются. Что, нельзя было постучаться испросить: так, мол, и так, милостивый барин, не вели казнить, вели словомолвить, дозволь забрать забытое… Нет же! Украдкой влезли! А если бы Василийимел при себе пистолеты? А ежели б он отличался бушуевским нравом и имелпривычку без расспросов стрелять во всякого непрошеного гостя?

Нет, такая беспримерная наглость заслуживала наказания, апотому Василий неслышно скользнул с постели, одним прыжком очутился рядом смедным бликом и ухватился за что-то чуть пониже его. Раздался медный грохот, идолго езде кувшин перекатывался по каменному полу, вызвякивая возмущеннуюмелодию. А Василий так и стоял, вцепившись в своего пленника, и на сей разоцепенение его длилось куда как дольше, потому что вместо мускулистогосухощавого мужского тела он поймал мягкий изгиб тонкой талии и упругоеполушарие груди.

Пленник оказался пленницей!

У Василия была по его росту не очень-то маленькая рука ипальцы длинные, однако опрокинутая чаша, увенчанная тугим бутоном, едвавмещалась в его ладонь.

Каменная статуя апсары, небесной красавицы, любовницы богов,виденная в Калькутте, ожила в воспоминаниях. Помнится, Василия поразилавеличина ее твердых, высоких грудей, но он счел это фантазией неведомогоскульптора. Сейчас же, похоже, в его ладонь упиралось именно такое чудоприроды, едва-едва прикрытое тонкой тканью.

Значит, за кувшином послали служанку. Ну что ж, делохорошее, особенно если девка окажется сговорчивая. Ну а если она вдруг вздумаетзвать на помощь? Если единственное желание ее — добыть кувшин? Может быть, умагараджи беда не только со столовыми сервизами, но и с кувшинами для омовения,и кого-нибудь за эту злополучную посудину до смерти запорют на конюшне (или гдетут слуг учат уму-разуму?), а то и голову ему снесут? Конечно, нет никакоготруда без раздумий подмять под себя девку, ну а вдруг она все же учинитпереполох? Хорош же будет тогда русский гость! Сперва хозяина оскорбил, потомизничтожил его сокровище, розу роз, которая блаженствовала… ну и так далее, а вдовершение всего блудным делом взял служанку. И еще неизвестно, может быть, онакакая-нибудь самая низкая шудра или вовсе пария, к которой и подойти-топриличному человеку зазорно! Нет уж. Плоть горит, конечно, это да, и таково-тославно было бы сейчас вонзиться в податливые, жаркие, влажные недра женскоготела… сладко каково!..

Почти невероятным усилием воли Василий подавил нетерпеливыйживотный стон, так и рвущийся из глубин его существа, и, разжав ладонь,отстранился от незнакомки.

Если она ринется прочь — ну что же, ему не привыкать впоследнее время усмирять себя насмешкой и молитвою. Если же… если же неринется…

Он затаил дыхание, ощутив легкий вздох, шелест босых ног.

Уходит. Ну, на то ее женская воля! И тут же сердцеподскочило к самому горлу, потому что шаги не удалились к выходу, не затихли, апродолжали шелестеть, словно незнакомка сновала туда-сюда в темноте.

«Заблудилась со страху, что ли? Дороги найти не может?» —мелькнула глупая мысль — и улетела, как птица, спугнутая светом. Ибо егоопочивальня внезапно осветилась.

Вот странно… Он и не видел прежде этих красных и зеленыхсвечей в семи огромных, странной формы канделябрах. Каждый представлял собойсемиглавую кобру, обвившую хвостом древесный ствол и поднимающую во все стороныголовы. Из семи ртов ее поднималось семь тонких, завитых штопором свечей.Веющий отовсюду сквозняк колебал во все стороны желтое пламя, наполняя покоифантастически прыгающими тенями. — И в атом неверном, тревожном полусветекружилась среди теней женская фигура, при виде которой у Василия сердце спервазашлось, а потом бешено заколотилось.

Она была обнажена, и сложение ее могло привести в восторглюбого скульптора, взявшегося иссечь статую апсары, божественной танцовщицы,или самой богини Лакшми. Невероятной упругости груди стояли торчком; кончики ихбыли посеребрены и тускло, опасно мерцали. Концентрические серебряные кругиопоясывали ее тонкую, слишком тонкую для очень широких бедер талию, котораясгибалась, разгибалась, извивалась так стремительно, что чудилось, будто на нейне полосы проведены краской, а надеты сверкающие обручи, которые так и ходятходуном вокруг темного, смуглого, отливающего то золотистой бронзой, то красноймедью, то черным чугуном тела; бедра бешено вращались, и аромат мускуса так ивился вокруг них, терзая расширенные ноздри мужчины.

Из всей одежды на ней были только серьги, кольца и браслеты— целая сокровищница алмазов, рубинов, сапфиров, однако сверкание каменьевмеркло в сравнении со слепящим блеском откровенного, даже бесстыдного желания,исходящего от этой женщины: желания принадлежать мужчине… И не толькопринадлежать — самой брать его.

Она порхала по каменному полу своими босыми ногами,разукрашенными золотыми кольцами, а руки ее резали воздух, сжимали его,обнимали, как будто вся ночь, и тьма, и дуновение ветра были сейчас еелюбовниками, которым танцовщица являла свое неудержимое стремление отдаваться иобладать.

Изредка она издавала резкие крики, напоминающие голоскукушки. Кукушка — певица любви Индостана, птица Камы, божества любви, онаговорит без слов о страсти.

Жаркое дыхание было аккомпанементом танцу, однако сквозь шумкрови в ушах до Василия внезапно донеслась назойливая, томительная песнь байри.Ему уже приходилось слышать звук этой свирели, название которой означает «враг»— враг сердечного покоя, конечно, потому что считается, будто ни одна красавицане может устоять перед такой мелодией.

Может быть… может быть, эта музыка возбуждала и танцовщицу,потому что теперь каждая ее поза была исполнена и экстазом — и яростью. Да,яростью: ведь желание, распиравшее эти тяжелые бедра, вздымавшее груди,исторгавшее тяжелое дыхание, танцовщица никак не могла утолить. Тот, перед кемона извивалась, подобно змее, в последних содроганиях страсти, не бросался кней, не заключал в объятия, не валил на постель. Он оставался недвижим — итолько смотрел на нее.