Большое собрание мистических историй в одном томе - Коллектив авторов

Сначала они молчали, потом мистер Кармайкл, собравшись, заговорил:

– Я рад, что вас встретил, мне нужно было с вами поговорить; я проходил мимо «Господ ***», но лавка была уже закрыта. – Он помолчал.

– Да? – спросила девица.

– Я кое-чего не понимаю, – продолжил Оливер. – Месяц с небольшим назад я заходил в вашу лавку, чтобы купить платок, и с тех пор вы поселились у меня в голове. Я думал о вас днем, вы, как я теперь понимаю, владели мной во сне. – Он опять замолчал.

– Вы что, признаетесь в любви? – девица усмехнулась.

Мистер Кармайкл был так ошеломлен, что на мгновение онемел. Потом воскликнул:

– В любви?! К вам?! Боже упаси!

– Вы не очень-то вежливы! – заметила собеседница. – Ну ладно, если вы в меня не влюблены, то, быть может, испытываете противоположное чувство, то есть ненавидите меня.

Она всмотрелась в мистера Кармайкла, тот медлил с ответом. Девушка продолжила:

– Не трудитесь смягчать выражения. Я знаю ваши чувства, знаю гораздо лучше, чем вы сами.

Тем временем они вошли в Гайд-парк, и девушка, указывая на два свободных стула, предложила:

– Сядем, нам есть что обсудить.

Он молча подчинился и смерил девушку долгим пристальным взглядом. Держалась она, как всегда, спокойно и скромно и полностью владела собой; только в глазах горел мрачный огонь, загадочный и угрожающий. Она отвернулась.

– Что со мной произошло? – спросил Оливер. – Кто вы такая и чего хотите? Я запутался.

Она отвечала неспешно:

– Вы задали несколько вопросов, но, если бы я ответила вам полно, вы бы сейчас меня не поняли. Кое-что я вам, однако, объясню. Кто я такая? Что ж, со временем вы узнаете, кто я и что, но пока можете называть меня по имени, данному родителями: Филлис Рурк. Я не всегда была продавщицей, даже здесь, в Лондоне. Отец мой был мудрецом, джентльменом; он научил меня, как усвоить… – она помедлила, – немало познаний, истин, фактов, которые недоступны вам и вам подобным. Чего я от вас хочу? Что ж, я хочу многого, того, с чем вам будет страшно расставаться, но я держу вас… – отколов от платья цветок, она сжала его в руках, – держу, как этот цветок, и так же могу раздавить.

Она так и поступила и молча стала разглядывать остатки цветка. Мистер Кармайкл колебался между страхом и негодованием. «Да кто она такая, эта хвастунья, – думал он, – как-никак я джентльмен, человек с положением, мне ли бояться угроз никому не известной девицы из второразрядной лавки?» Собравшись с духом, он ответил:

– Вы высказались недвусмысленно, мисс Рурк, но не подумали о том, что я могу предпринять со своей стороны. Вам вздумалось мне угрожать? А разницу в нашем социальном статусе вы учли? Известно ли вам, что я – мистер Кармайкл, человек солидный и с положением? И наконец… о полиции вы подумали? По-вашему, можно докучать людям безнаказанно?

Храбрился он только на словах. Едва закончив речь, он почувствовал, что сникает. Девица слушала с улыбкой, не двигаясь с места; она походила на кошку, наблюдающую за мышью. Дождавшись, пока он закончит, она несколько секунд помедлила и произнесла низким напряженным голосом:

– Несчастный несмышленыш! Ничего-то вы не понимаете. Ведь пять недель минуло с ночи, когда я впервые вас нашла, но еще не показывалась вам наяву, – неужели вы ничему за это время не научились? Толкуете о вашем положении, влиятельности, полицию поминаете. – Пожирая мистера Кармайкла своими темными, мрачными глазами, девушка продолжала: – Что вы можете сделать? Я держу вас и не выпущу. Может, я никогда больше не увижу вас воочию, материальная сторона вашего существования меня не интересует, мне нужно нечто большее, мне нужны вы сами, ваша душа.

Оливер в ужасе отшатнулся.

– Вы – дьявол? – спросил он.

Она разразилась жутким беззвучным смехом.

– Дьявол, – повторила она, – что-то вас в Средние века потянуло. Вы что, ждете, что эта ступня, – она выдвинула вперед ногу, – обернется копытом? Что я вытащу из-за пазухи пергамент – подпишете собственной кровью?

Она снова рассмеялась.

– Нет, мистер Кармайкл, – продолжала девица, – я не дьявол. Но, может, встретиться с дьяволом для вас было бы лучше.

Наступила тишина. Мистер Кармайкл чувствовал себя как птичка перед змеей. Он был заворожен, полон омерзения, хотел улететь, но не мог; желал укрепить свой дух и сопротивляться, но уступал, становился все более податливым под воздействием ее личности.

Девица вновь заговорила:

– Ну вот, пока сказано довольно. Вы узнали все, что в состоянии сейчас понять; ваши страхи подтвердились: я держу вас под контролем ради цели, известной мне, но не вам. Нам нет необходимости больше встречаться. Когда мне понадобится, я вас призову и вы явитесь на место нашей встречи во сне.

Оливер Кармайкл опять вздрогнул. Подобно молнии, его пронзило сознание, что в последнее время под дурманом глубокого сна его душа, разлучившись с телом, посещала неведомые и страшные области, где сообщалась с душой Филлис Рурк. Он решил, что попробует не засыпать, девица отозвалась на его мысль смехом.

– Как же, как же, будете спать как миленький. А теперь, – добавила она, – пора расставаться. Я живу с теткой в Фулеме, старушка разволнуется, что меня нет.

Она поднялась со стула.

– Прощайте, мистер Кармайкл. Au revoir[8], родственная душа, до встречи во сне.

Она ушла, а Оливер, ошеломленный и павший духом, сидел до тех пор, пока служитель не предупредил его, что ворота парка закрываются.

Домой мистер Кармайкл вернулся, едва переставляя ноги: порази-тельный разговор, могущество Филлис Рурк и ее недоброжелательный настрой – все это до полусмерти его напугало. Как было сказано выше, он походил на птичку, зачарованную змеей: желал воспротивиться, вырваться, скрыться – но не видел пути отступления. Тщетно он напрягал мозг, тщетно старался собрать в кулак волю и сделать… сам не знал что. Он подвергся нападению с незащищенного фланга, угрозе, о самом существовании которой еще недавно не подозревал. Что же ему грозило? Об этом он тоже не знал. Если бы речь шла об осязаемой опасности для жизни или собственности, он бы понимал, как ее встретить, что противопоставить, но это зло нацелилось на его душу. Как бывает обычно с людьми, ведущими безмятежную, мирную жизнь, ему до сих пор не приходилось беспокоиться о душе. Он смутно подозревал о ее существовании, в юности был ортодоксальным приверженцем англиканской церкви, но в последние годы начал склоняться к умеренному агностицизму и при всегдашней готовности помочь нуждающемуся ни разу по-настоящему не задумывался над тем, что такое страдание и несправедливость. Он старался избегать того и другого, знал о том, что они