Горячая весна 2015-го - Михаил Луговой

– Допустим. Как вы видите завершение военной операции? Мы разбили русские дивизии, заняли Калининград… Что дальше? В конце концов, мой предшественник заявил о победе над Ираком через полгода после начала кампании, а стреляют там до сих пор.

– В этот раз кампания займет всего несколько дней, максимум – неделю, – опередив генерала, ответил помощник президента по национальной безопасности. – После занятия Калининграда русским надо предложить переговоры. К этому времени они, скорее всего, захватят Латвию и часть Эстонии и Литвы. Мы предложим им честную сделку: страны Балтии в обмен на территорию анклава. Разумеется, ни о каких русских войсках там не может быть и речи. При формальном суверенитете России судьба этого края должна решаться живущими там людьми под политическим контролем демократических стран. Мы же, напротив, по просьбе балтийских правительств будем гарантировать их дальнейшую независимость своим военным присутствием.

– А если они не согласятся на такие условия?

– Тогда мы постепенно будем выдавливать их с оккупированных ими территорий, – пожал плечами Маккензи. – Опираясь на наше огневое превосходство. В конце концов, каждый из наших корпусов практически равен по мощи всей Российской армии. Это не стиль морской пехоты, но экономика русских завязана на мировой рынок и рухнет быстрее, чем наша. Население Калининградского анклава раз в тридцать меньше, чем в Ираке, значит, партизан мы тоже можем не опасаться. Я думаю, русские пойдут на переговоры, если мы дадим возможность Рогову сохранить лицо.

– А потери? – спросил Кейсон. – Сколько наших парней вы хотите уложить в землю для достижения этих целей?

– В контактных боях потери неизбежны, – признал Кейси. – Мы исходим из того, что ни одно из наших подразделений не потеряет боеспособности из-за потерь в личном составе за все время операции. Кроме того…

Он сделал паузу, собираясь с мыслями. Вопрос о планируемых потерях был слишком болезненным, чтобы он мог просто так озвучить перед президентом цифры. Помощь пришла с неожиданной стороны.

– Потери сами по себе для нас не катастрофичны, – произнес за спиной у президента Оскар Шаняк. Он поднялся с места и вышел в центр, чтобы его видели все присутствующие. – Быть может, они даже желательны. Если бы мы не покупали командование иракской республиканской гвардии в две тысячи третьем, а взяли бы позиции их танковых дивизий и Багдад лобовым штурмом, то наши потери составили бы тысяч пять солдат. Но зато мы не имели бы послевоенного сопротивления ни в Ираке, ни в мире вообще. Патологическая боязнь потерь, которую мы получили во Вьетнаме, серьезно нам повредила. Может быть, настало время прервать эту тенденцию.

– Вот как? – удивился Кейсон. – Но я представляю американский народ. А он не очень-то благосклонно относится к потерям!

– Ошибаешься, Джон! – убежденным тоном возразил Шаняк. – Общество готово. Это мы не готовы, думая, что американский народ не примет. Мы очень долго били слабых, а это порочная практика. Слабые заражают слабостью. И паническая боязнь потерь – это один из симптомов такого заражения. В Ираке мы доказали свое технологическое превосходство, но любой ублюдок, ненавидящий наши ценности, всегда мог сказать, что оно только маскирует нашу уязвимость. А потом пойти и заложить бомбу там, где наше техническое превосходство нам помочь не может. Армия побеждала, но общество проигрывало, понятно? Сейчас мы обязаны одержать не только военную, но и моральную победу, на деле доказав, что умеем воевать по-настоящему и риск потерь нас не остановит.

На несколько секунд наступила тишина. Сказанное было слишком необычно для насквозь фальшивой политической практики Соединенных Штатов. Такая откровенность могла стоить политической карьеры любому.

«Они как монашки, которым показали презерватив! – неожиданно развеселился президент, глядя на каменные лица присутствующих. – Пора их подтолкнуть!»

– Так что там с потерями, Питер? – обратился он к генералу. – Надеюсь, после слов Оскара вы уже не будете стесняться и назовете нам цифру?

– Потери… ах да, – опомнился Кейси. – По расчетам командования группировкой, мы теряем от семи до восьми тысяч человек. Учитывая стандартные коэффициенты, это означает около полутора тысяч убитыми. Столько же или чуть меньше потеряют союзники. Русские потеряют втрое или вчетверо больше.

– Ну что же, – сказал президент. – Мне все понятно. Я подпишу ваш план.

Во вчерашних вечерних и сегодняшних утренних выпусках новостей было объявлено, что встреча президентов России и Белоруссии состоится в десять утра в Кремле. Однако автомобилисты, проклинающие вечные пробки, вызванные проездом в Кремль президентских кортежей, не могли не заметить, что в этот понедельник на дорогах города было куда свободнее, чем обычно. Президенты в Кремль так и не прибыли, хотя встреча отменена не была. Ровно в десять утра на объекте Управления делами Президента Российской Федерации в подмосковных Раздорах собралось совещание невиданной представительности. Здесь, в возможно более узком кругу, собралась вся политическая и военная верхушка Союзного государства. Президенты, премьер-министры, министры обороны и начальники Генеральных штабов Белоруссии и России. Председатели СВР и ФСБ России и КГБ Белоруссии.

Надежно скрыть место подобной встречи не представлялось возможным, несмотря ни на какие меры секретности, и службы, обеспечивающие безопасность, буквально «стояли на ушах». И если руководству ФСО мерещилась хитроумная группа диверсантов, пробирающаяся на объект по канализационным трубам или в водолазном снаряжении по дну схваченной льдом Москвы-реки, то в ГРУ серьезно анализировали возможность попытки прорыва к Москве одиночного бомбардировщика или даже удара одиночной БР – слишком уж соблазнительную цель представлял собой подмосковный объект. По той же причине белорусскую делегацию, этой ночью прибывшую из Минска в Шереметьево на двух самолетах, сопровождало в полете звено истребителей, чьи функции отнюдь не исчерпывались почетным эскортом.

Начал заседание президент России.

– Уважаемый Андрей Дмитриевич, – кивнул президенту Белоруссии, – господа. Все вы знаете, по какой причине мы здесь сегодня собрались. Нашему Союзу угрожает опасность иностранной агрессии. Впервые за очень долгое время, как минимум с сорок первого. Политический кризис мирового масштаба вокруг части нашей территории грозит перерасти в масштабное военное столкновение. Нам надо реагировать. Поэтому я предлагаю прежде всего заслушать министров иностранных дел. Не возражаете?

Никто не возражал. Косицын и Нетребко, министры иностранных дел России и Белоруссии, были даже внешне похожи – оба высокие, куда выше своих президентов, оба с благородной сединой. Только у Нетребко седой была мощная густая шевелюра, а плешь Косицына прикрывало то, что в народе называют «три волосины». Сейчас сходство подчеркивалось темными кругами вокруг глаз и общей измученностью вида. Сразу было понятно, что бурные дебаты в ООН не прошли для них даром, да и при возвращении в Москву на одном самолете, приземлившемся только под утро, министры явно не спали. Они быстро обменялись взглядами, и Косицын кивнул коллеге: начинай, мол, Коля… Нетребко, не торопясь, встал, пригладил рукой непокорный вихор и заговорил глубоким басом: