Таинственная женщина - Жорж Онэ

– Вы живете в этом павильоне?

– Нет, здесь нет жилых комнат, только какой-то жалкий чердак над лабораторией… Я живу в доме, что напротив особняка директора фабрики… Квартирка у меня маленькая, но очень уютная. В ней долгое время жил дядя Граф.

– Какой вы счастливчик, у вас есть родные! – сказал Чезаро печально. – Вот мы совершенно одиноки… Денежные дела совершенно рассорили нас с Бривиеска, а Виньола не имел родственников… Вот почему мы так привязаны друг к другу…

– Ваша сестра молода и красива, она снова выйдет замуж… – проговорил Марсель.

– Она пока не думает об этом… После всего, что ей пришлось перенести за время короткого брака, она жаждет только покоя… О, она столько выстрадала! Этот несчастный старец Виньола был безумным ревнивцем. Он не отпускал от себя жену ни на минуту… Правда, он оставил ей солидное состояние, но это недостаточное вознаграждение за те муки, которые она вынесла! Однако он умер, мир его праху!

– У сестры вашей есть дети? – осторожно поинтересовался молодой химик.

– Нет, сударь… И она ужасно сожалеет об этом, – печально проговорил гость.

Перед Марселем возник образ прелестной молодой женщины в трауре, одиноко гуляющей в лесу… Сколько ей лет? Никак не больше двадцати пяти… Бедняжка!..

Чезаро стал прощаться. Марсель проводил его до самой калитки и, пожимая руку, сказал с улыбкой:

– Итак, до завтра, граф!.. Прошу передать привет вашей сестре.

Простившись с итальянцем, Марсель направился к фабрике, но на полдороге встретился с ее директором. Карде был красен как рак и страшно взволнован.

– Ах, месье Марсель, – воскликнул он, – я шел к вам! Как я рад, что вы здесь!.. Вы можете лично убедиться в том, что у нас происходит, и написать господам Барадье и Графу.

– Что же случилось?

– Рабочие требуют сокращения рабочего дня и угрожают в противном случае стачкой.

– Вот так новость!

– Новость!.. Вот уже более трех недель как я слежу за происходящим… Я видел, что готовится бунт, но надеялся, что дело можно будет уладить… К сожалению, мои расчеты не оправдались…

– Возможно, их требования обоснованны? – поинтересовался Барадье-младший.

Директор с негодованием взглянул на хозяйского сына.

– Да разве такое возможно? Ведь все их стремления направлены на одно: максимально короткий рабочий день и насколько возможно большая оплата.

– Все люди стремятся к этому, – спокойно заметил Марсель.

– Ах, месье Марсель, хоть вы не говорите этого! – в сердцах воскликнул господин Карде.

– Почему?

– Потому что иначе нас бесцеремонно вышвырнут отсюда.

Марсель серьезно взглянул на директора:

– Я совершенно не разделяю ваших взглядов. Я полагаю, что, если бы относились к рабочим как к компаньонам, можно было бы добиться от них большего усердия и большей дисциплины…

– О, вы проповедуете социализм! – изумился директор фабрики.

– Нет, я отстаиваю только выгоды кооперации.

– А знаете, – сказал Карде, окинув Марселя насмешливым взглядом, – что, собственно, вызывает недовольство красильщиков? Эти рабочие, участь которых так вас беспокоит, – страшные лицемеры, они никогда не раскрывают своих истинных мыслей… Вы должны знать, что они возмущаются на своих тайных собраниях вашими изобретениями, это ваши новые способы окрашивания вызвали, собственно, их недовольство…

– Ах, болваны!

На лице Карде мелькнуло торжествующее выражение.

– Видите, я был прав. Они еще не ознакомились с ними, но полагают, что вы хотите внедрить их с целью сокращения рабочих… Вот и настаивают на необходимости стачки, чтобы добиться повышения заработной платы и сокращения рабочего времени.

– Люди, очевидно, заблуждаются. Стоит только разъяснить им цель моих исследований, тогда они поймут, что сделанные мной усовершенствования принесут им значительную выгоду… – с горячностью заговорил молодой человек.

– Они никогда не поверят этому. Но, если вы находите это целесообразным, соберите рабочих и поговорите с ними…

Марсель понял, что директор смеется над ним, что суть его речи сводится к следующему: «Пойди-ка потолкуй, голубчик, с этими господами, произнеси красивую речь, объясни им, что они должны усердно работать для того, чтобы ты в конце года получил хорошую прибыль, а они едва только не умерли бы с голоду. Постарайся убедить их в этом. Но могу тебя уверить, что, если ты не пообещаешь передать им свою фабрику и, пожалуй, необходимые капиталы для ведения дела, ты вряд ли добьешься у них успеха».

Марсель не стал более спорить. Он счел необходимым поддержать авторитет Карде в эту критическую минуту.

– Месье Карде, поверьте, я сделаю все, что вы найдете нужным для водворения порядка. Предоставляю вам действовать так, как сочтете правильным. Предупредили ли вы моего отца?

– Нет, я не имею обыкновения беспокоить моих патронов при каждом возникающем затруднении. Если положение осложнится, я еще успею это сделать.

– Прекрасно… Подождем.

В это время граф Чезаро Агостини подходил к своей вилле. Миновав сад, он вошел в маленькую гостиную на нижнем этаже, где на кушетке лежала молодая женщина в трауре, рассеянно листая какой-то роман. Золотистые лучи заходящего солнца освещали ее лицо. Высоко поднятые волосы придавали тонким чертам энергичность, живой, твердый взгляд нисколько не напоминал робкого взора печальной вдовы, с которой Марсель встретился накануне в лесу. На пунцовых губах мелькала торжествующая улыбка. При звуке шагов Чезаро молодая женщина бросила книгу и, вскочив на ноги, воскликнула:

– Вот вы и вернулись, мой дорогой! Что же? Довольны вы результатом визита?

– Насколько возможно. Я видел нашего голубя. Он сам подставляется… Ощипать его вам будет не особенно трудно, София.

Она расхохоталась:

– И прекрасно… Ведь я ищу не славы, а успеха… Так почва уже подготовлена?

– Мне кажется, что здесь у него нет никаких развлечений и что ваше появление в лесу произвело на него очень сильное впечатление.

– Так он приедет?

– Да, он обещал зайти завтра. Я сказал, что уезжаю… Вы можете свободно развернуть тут все свои таланты… И смотрите не промахнитесь, как в последний раз…

– Ну, в тот раз так получилось только благодаря дурацкому упрямству Ганса. Если бы он предоставил мне вести дело до конца, ручаюсь, генерал преподнес бы мне свои формулы, стоя на коленях… Но Ганс потерял терпение, а старик Тремон, несмотря на всю свою любовь, был очень подозрителен. Кончилось тем, что друг наш потерял одну руку, а наши жизни повисли на волоске. Но глупее всего то, что генерал сказал Гансу, показывая тому сундучок: «Хороший сундучок работы Фише, с прекрасным, чрезвычайно сложным замком, который, впрочем, совершенно лишний… Смотрите, друг мой, открыть его невозможно без моего разрешения… тут все мои тайны… Весь вопрос в том, как его открыть… Это может стоить жизни…» Да, он был прав, старик Тремон: его сундучок был чем-то вроде бомбы… нужно было знать его секрет… И Ганс, действительно, боялся этого… Он из осторожности вышел на крыльцо и там занялся вскрытием сундучка… Ах, caro mio[4], какой страшной силы был этот взрыв! Я уже подъезжала к Парижу… Дверцы кареты от него задрожали. Я подумала: Ганс разрушил все!.. И действительно, дом был разрушен до основания. Непонятно просто, как Ганса нашего не разнесло на куски!