Последний из умных любовников - Амнон Жаконт

Я понял, что ей попросту не под силу трезво взглянуть на истинное положение вещей: она чувствует себя настолько несчастной, что любая попытка вызвать ее на откровенность начисто теряет смысл.

Подождав, пока у нее погаснет свет, я спустился в подвал. Деби не спала. Жарким шепотом она объявила, что теперь больше не сомневается в том, что я ее разлюбил и нашел себе другую. Я лег рядом, но она повернулась ко мне спиной. Тут я почувствовал, что все кончилось. Ты наверняка знаешь это ощущение: полное отсутствие желаний, конец, пустота. Самая соблазнительная из твоих соучениц, переспать с которой только и мечтают все твои приятели, вдруг оказывается всего-навсего обыкновеннейшей смазливой девчонкой, которая просто случайно живет на соседней улице, а тебе до нее и дела нет.

Меня спасло воспоминание о мисс Доггарти. Уже через минуту я был готов на любые подвиги. Деби сначала сопротивлялась, но больше для приличия, очень вяло, так что ушел я от нее только часа через два. Снова проверил, надежно ли заперты все двери, и лишь после этого отыскал в записной книжке твой телефон. Я позвонил тебе из кухни. Была почти половина первого ночи.

Я страшно устал, возможно, потому, что осталось самое трудное. Когда ты собирался вернуться? Часов через пять или шесть? Хватит ли мне этих пяти-шести часов, чтобы довести рассказ до конца?

Дома тебя не оказалось. Автоответчик продиктовал другой номер: служба сообщений. Перезвонив туда, я попросил передать, что звонил и нахожусь дома. Потом я уснул — на час или два, не больше. Встал, чтобы пойти в туалет, но по пути попался на глаза телефон. Мучила совесть, и я уже настроился набрать номер больницы, чтобы наконец сообщить о подлинной причине теткиного отравления, как вдруг телефон зазвонил.

Нисколько не сомневаясь, что это — ты, я собирался первым делом поблагодарить за ответный звонок. Но в трубке послышался незнакомый женский голос.

— Мистер Левин? — спрашивали оттуда. — Мистер Рони Левин?

Это оказалась медсестра из больницы, куда сегодня после полудня привезли мистера Кэя. Убедившись, что я — то самое лицо, которое велел разыскать больной, она передала, что мистер Кэй просит срочно его навестить.

Больница находилась в Бруклине, рядом с Проспект-парком, он лежал в палате 803. По ходу разговора выяснилось, что его настоящая фамилия вовсе не Кэй, а Клейнер.

Приемные часы — с трех до пяти, ежедневно, — пояснила медсестра, — но… (последовала пауза)… к нему не допускают посетителей, а мое дежурство кончается завтра в девять утра… Вам лучше прийти пораньше, чтобы успеть спокойно поговорить. Кроме того, около восьми миссис Клейнер навестит больного, а он, скорее всего… не захочет, чтобы вы с ней встречались…

Я не понял, почему нельзя встречаться с миссис Клейнер, но прилежно записал все данные и тут же, около телефона, заснул.

Проснулся я в шесть утра, быстренько набросал две записки: матери — чтоб не забыла захватить с собой ключ, и Деби — пообещав взять ее вечером в кино, на дискотеку или в любое другое место, куда захочет, — после чего, не теряя времени, помчался на автобус. Мне ведь еще предстояла пересадка на метро. Утром все и в самом деле смотрелось намного веселее — и люди, и улицы. Водитель автобуса улыбнулся, пробивая мне билет.

Больница выглядела совсем по-другому, чем я себе представлял: простая стеклянная дверь прямо посреди глухой кирпичной стены. У входа не наблюдалось никаких медсестер в крахмальных чепцах, и сдержанный, многозначительный голос из репродуктора не вызывал доктора такого-то срочно явиться в кардиологическое отделение. Неприветливый охранник посмотрел каким-то особенным взглядом, когда я назвал номер палаты: «Это наверху, на восьмом этаже».

Лифт шел только до седьмого этажа. Когда я нажал последнюю кнопку, он раздраженно дернулся, словно ему предъявили какое-то непозволительное требование. Вспомнился недовольный взгляд охранника. На седьмом этаже я тут же заблудился в коридорах, по которым с трудом передвигались какие-то старики на костылях. Никто не мог объяснить, где находится 803-я палата. Наконец я наткнулся на картонную стрелку с цифрой восемь, которая привела к крутой лестнице. Я оказался в длинном пыльном коридоре, огибавшем, как выяснилось, все здание больницы. Пройдя коридор до конца, я попал в сумрачное, заброшенное помещение. Везде валялся какой-то хлам. Судя по всему, здесь давно ничего не ремонтировалось. Я все шел и шел, пока путь не преградило небольшое, написанное от руки, предостережение на двери: вход сюда был воспрещен всем заразным больным, всем визитерам с нарушениями функций иммунной системы, а также всем тем, кто принимает лекарства, понижающие сопротивляемость организма, страдает гемофилией, раком крови, воспалением легких и еще целым рядом других болезней.

За дверью обнаружился большой запущенный зал, в центре которого за широким столом сидела медсестра и раскладывала шприцы. Вдоль стен тянулись пронумерованные двери палат. Я назвал себя, медсестра встала, извлекла из шкафчика чистый халат, марлевую маску, полиэтиленовые перчатки и протянула все это мне.

— Это обязательно? — удивленно спросил я.

— Иначе посетители не допускаются, — без улыбки ответила она.

Проводив меня до 803-й палаты, медсестра осталась снаружи, затворив за мной дверь таким торопливым движением, будто прихлопнула крышкой бурлящую кастрюлю.

Палата была большая, просторная, но в ней стояла всего одна кровать — точнехонько посередине, на равном расстоянии от каждой из стен. Мистер Кэй лежал на спине, уставившись в потолок. Тонкая прозрачная трубочка шла от его запястья к какому-то сложному медицинскому устройству, стоявшему рядом с кроватью.

Он не сразу обратил на меня внимание. Чувствовалось, что ему трудно даже повернуть голову. Я подошел к кровати, и только тут он меня заметил.

— Спасибо, что пришел, Рони… — хрипло сказал он.

Голос у него был слабый, еле слышный. Я чувствовал себя неловко и скованно. Вся обстановка угнетала.

— Что с вами? — спросил я.

— Воспаление легких, — сказал он.

Я пробормотал что-то сочувственное, хотя, по чести сказать, совершенно не мог себе представить, каким образом можно подхватить воспаление легких в конце лета. Но тут он заговорил снова:

— А после воспаления (если оно вообще пройдет) навалится что-нибудь другое. И третье. До самого конца. Эта болезнь… она обычно так и протекает…

«Эта болезнь». Только теперь я понял, в чем дело. У меня перехватило дыхание. Он, видимо, почувствовал мое состояние и тут же поторопился успокоить: «Не бойся, я не заразный». Потом перевел взгляд на мой чудной наряд и обычным своим, деловым тоном, знакомым мне по нашим предыдущим разговорам, объяснил: «Это все для того, чтобы посетители не занесли еще какую-нибудь инфекцию».

К стене был прикреплен детский рисунок. Корявые буквы складывались в поздравление: «С Новым годом»! Ниже стояла дата — 7 сентября. Я невольно глянул на свои часы, показывавшие сегодняшнее число в отдельном окошке: уже четвертое!