Темный - Юлия Трегубова

— Ты все сидишь у своего компа? — недовольно пропищала Люська, распахивая дверь.

— Я работаю, ты же знаешь, — буркнул Сергей.

— Сколько можно работать? Ты же не на работе. Давай хоть в кино сходим. Мы с тобой когда в последний раз в кафешке сидели, хоть помнишь?

— Да недавно совсем, на той неделе.

— Почти полторы недели прошло уже! — воскликнула девушка. — Совсем одичал. Я так не могу больше.

— Ну сходи с подругами.

— Все подруги разъехались на выходные со своими парнями, — с явной ноткой обиды высказала Люська, — только я тут кукую в городе. Одна.

— Люся, ну не начинай. Чего ты хочешь?

— В кино хочу! В магазин — там как раз распродажи сумочек…

— Ясно-ясно. — Сергей потер пальцами лоб, еще раз посмотрел на свои записи, откинул их на стол и сказал: — Пойдем в твой магазин, купишь себе сумочку.

Люська повисла у него на плече, одаривая любимого сладким ароматом парфюма от Dior.

— Алло! Герман? Куда ты пропал? Дозвониться невозможно, дома не бываешь.

Герман приложил трубку к уху и слушал. Говорить не хотелось, объяснять что-либо — просто нет сил. «Не надо было отвечать, — подумалось ему, — но прятаться еще хуже — все равно что вечный беглец, чувствуешь себя преступником».

— Срочные дела, — скупо ответил Герман.

— Почему ты не позвонил? — не унимался обеспокоенный женский голос. — Я узнаю все от чужих людей. Такой кошмар, а до тебя не достучаться!

— Я не мог… не знал, как вам сказать, Анна Борисовна.

— Боже мой, боже мой! — вздохнул голос по ту сторону трубки. — Ты хоть был у нее?

— Нет.

— Ну как же так?

— Анна Борисовна, я понимаю, что это ваша дочь, и вы переживаете, но не просите меня… Это выше моих сил.

— Что выше твоих сил? Навестить в больнице жену?

Пальцы Германа с силой сжали пластиковый корпус. Он с трудом преодолел желание швырнуть об стену телефон. Снова под ложечкой зацарапались слова не в меру общительного соседа, его сальные «поймите меня правильно», пошлые намеки. Да еще эти унизительные вопросы опера об отношениях Марины с родным дядей.

— Анна Борисовна, вы знаете, где ее нашли?

Голос в трубке молчал.

— А я кое-что выяснил. У меня язык не повернется пересказать… Меня обманывали! Цинично, бессовестно.

— Послушай, Герман, ты сейчас еще не можешь трезво мыслить…

— Да могу я трезво мыслить! Все понятно! — закричал Герман.

— На прощание с Константином придешь? — осевшим, словно приглушенным голосом спросила теща.

— Нет.

— Герман, — с укором, с ноткой осуждения произнесла она.

— Их в одной постели нашли! С родным дядей, — не выдержал он, — слышите! Я не святой, чтобы… — Гнев пульсировал в висках, ударял до звона в ушах — гулкого, затяжного. И только мысль о том, что он и так слишком много выпалил этой и без того убитой горем женщине, заставила его замолчать.

— Ну… ты все равно навести ее, я тебя прошу. Все-таки не чужой человек… Она сейчас в ужасном состоянии.

— Анна Борисовна!

— Я тебя очень прошу.

— Хорошо, я подумаю. Мне пора.

— Постой, Герман, нам надо с тобой…

— До свидания, Анна Борисовна!

Герман отключил телефон. Он будто не мог отдышаться после долгого забега. Сердце колотилось, словно наковальней ударяя в груди, и волна била в виски, захлестывая сознание.

Он силился оборвать, спалить все мосты и не думать, не думать. Каждая мысль о Марине приносила новую порцию мучений. Увидеть ее, чтобы вновь ощутить всю горечь предательства? И, не дай бог, вспомнить о любви…

Герман стоял перед входом в старое, каменное, одетое в голубую штукатурку здание с синей табличкой: «Главное Управление Следственного Комитета РФ по Красноярскому краю».

В руках он теребил сероватый лист, который ему всучил молодой следователь. Герман с трудом мог вспомнить его лицо, а фамилию и подавно. Благо в повестке указано, к кому и в какой кабинет. Только вот переступить порог казенного помещения оказалось трудно…

Словно на стыке двух эпох: совдеповский линолеум и покрашенные стены мирно уживались с электронным турникетом на проходной. Рядом глухая каморка с маленьким окошком. Казалось, воздух здесь остался еще с былых времен, нетронутый благами научно-технического прогресса — не подслащенный ароматизаторами и натуральными освежителями, спертый, канцелярский, одним словом — казенный.

— Вам к кому? — прогремела каморка.

Герман оторопел. Разговаривать с безликой будкой ему не доводилось. Через маленькое окошко, в которое пролезет от силы ладонь, рассмотреть собеседника невозможно. Кто скрывается за этими стенами? Щуплый старик или громила робот-полицейский? А вот сам гость, наоборот, весь на виду.

— Да вот. — И Герман протянул бумажку.

— Паспорт! — потребовала будка.

Каморка затянула в себя паспорт через маленькое окошко, что-то зашуршало внутри. Герману стало не по себе от подобного общения.

— Вызывайте, телефон слева, — раздалось из глубин, и каморка выплюнула паспорт обратно Герману в руки.

Герман послушно плелся за вышедшим к нему навстречу следователем по запутанным узким коридорам еще дореволюционного здания. Мелькали грязно-коричневые двери с однотипными табличками. Наконец, они остановились возле одной, с номером «107».

Следователь открыл ключом дверь и жестом пригласил Германа внутрь.

Он вошел в комнатку, настолько тесную, что по сравнению с ней методкабинет в университете показался хоромами. И оттого еще более удивительным было видеть, как в этот малюсенький клочок квадратных метров смогли вместиться два рабочих стола, стеллажи, заваленные папками и бумагами, два сейфа — по одному на каждое место, и при этом еще нашлось пространство для стульев, по всей видимости — посетителям. Следователь зашел за один из столов, что по левую руку от двери, и уселся на кресло. Герману же предложил стул напротив. Второй стол пустовал, но не в том смысле, что был девственно чист, — просто хозяин его, наверно, пропадал на срочном выезде. Сам же горемычный и не первой свежести предмет офисной мебели был плотно уставлен стопками бумаг, газет и скоросшивателей.

— Так, что там у вас? Повестка? А, да-да, — проговорил молодой человек, рассматривая бумажку, которую Герман протянул ему, сам не зная зачем, — Герман Петрович, здравствуйте-здравствуйте!

Следователь повернулся к стопке папок, которая возвышалась на столе и не рухнула до сих пор только потому, что опиралась на стену — будто ползущая по ней башня, тянулась к потолку, прирастая каждый день по папочке да по бумажке. Гришин пробежался пальцами по корешкам скоросшивателей, остановился на темно-фиолетовой папке, ухватил ее и ловко вытянул из чудом устоявшей конструкции.