Бесполезен как роза - Архильд Лаувенг

Мой психотерапевт не была бесчувственной, ни высокомерной. Она много для меня сделала, и, я думаю, что она искренне беспокоилась обо мне и других пациентах отделения. Очевидно, она была доведена до отчаяния и напугана тем, что я отказывалась есть, и тем, что лечение, судя по всему, «не помогало». Я беседовала с ней все больше и многое ей рассказывала о себе, но не ела, и у нее уже не оставалось времени дожидаться, когда я соглашусь принимать пищу. Отчаянные ситуации заставляют прибегать к отчаянным способам, такой была и эта попытка. Однако то, что она придумала, было не очень удачно, и, кроме того, в этом не было никакой необходимости. На отделении уже знали, как можно заставить меня поесть, и уже не раз испробовали этот метод. Когда мне давали еду на картонных тарелках и давали мне возможность поесть в обществе людей, которые не скандалили, в спокойной, миролюбивой обстановке без препирательств, где других пациентов не вытаскивали из-за стола за то, что они взяли себе лишний кружок колбасы, я не отказывалась есть. Иначе я не решалась приняться за еду. Так было не потому, что я капризничала или поступала кому-то назло, а потому что мне мешал страх, когда же я чувствовала себя в безопасности, все шло как надо. Несмотря на то, что этот способ оказался таким действенным, от него очень скоро отказались, уж не знаю по каким профессиональным соображениям. Мне сказали только, что я продемонстрировала своим поведением, что я все прекрасно могу делать, как нужно, после того как поставлю на своем, и что поэтому, дескать, нет никаких причин продолжать в том же духе. Звучит, казалось бы, вполне разумно, но на самом деле это было далеко не так. К тому времени Вейсс давно уже доказал, что крысы, не имеющие возможности повлиять на свою ситуацию, заболевают. Так почему же они были так уверены в том, что для меня будет вредно, если мне дадут хоть немножко возможности повлиять на свою ситуацию и почувствовать немного уверенности?

По-моему, если предоставить человеку возможность влиять на собственную ситуацию, это для него не вредно, а полезно. В то же время я знаю, что есть только один вариант участия потребителей. Очень важно также дать людям, знакомым с лечением на собственном опыте, возможность на более высоком уровне оказывать влияние на предлагаемые для той или иной группы пациентов методы лечения. Не всегда это одинаково легко осуществимо. Мало пригласить людей на совещание, на котором предстоит обсуждение какой-то важной темы, одновременно нужно создать подходящие условия, для того чтобы они могли принять в нем участие. Речь может идти о транспорте, о том, чтобы заранее сообщить необходимую информацию, для того чтобы они без волнений могли участвовать в совещании, или о том, чтобы говорить на доступном для понимания языке, чтобы эти люди могли чувствовать себя желанными гостями и полноценными участниками обсуждения. Главное, что здесь требуется, это проявить уважение к людям и провести соответствующую подготовку, а зачастую достаточно просто остановиться и подумать. Мы знаем, что когда нам нужно проводить какую-то совместную работу с людьми с ограниченной подвижностью, с пониженным зрением или слухом, нам приходится учитывать ограничения отдельных участников, для того чтобы каждый мог работать с полной отдачей. Мы также знаем, что многие представители потребительской группы психиатрического здравоохранения обладают разного рода скрытыми функциональными ограничениями. Кто-то трудно переносит пребывание в тесном помещении, кто-то испытывает трудности с концентрацией или памятью, другим чаще требуются паузы для отдыха или присутствие знакомого человека в качестве сопровождающего. Насколько мне это известно из собственного опыта, такие потребности далеко нее всегда находят отклик, и соответствующие требования не всегда соблюдаются должным образом. Иногда это делается, иногда совершенно упускается из виду, иногда сбрасывается со счетов, как нечто неважное и нерелевантное. Иногда организационная подготовка сводится на нет под влиянием неуместного морализаторства. Действительно, если совещание длится слишком долго без перерыва, устают все его участники, но, в общем и целом, с этим неудобством все как-то сами справляются. Однако это вовсе не значит, что того же самого можно безусловно требовать от всех больных людей. Я испытала на себе, каково это жить на тяжелых нейролептиках, и знаю, что усталость, которую я чувствовала тогда, не идет ни в какое сравнение с усталостью, которую я испытываю от продолжительных совещаний сейчас. Сейчас мне только хочется сделать паузу. Тогда она была мне необходима.

Участие потребителей на высоком уровне затрагивает также такой вопрос, как власть и общественные отношения. Нельзя ожидать, что человек непременно будет чувствовать себе свободно и уверенно, выступая перед собранием, среди которого есть лица, имеющие над данным человеком значительную власть, например, главный врач или сотрудник отдела социального обеспечения. Время от времени мне приходилось встречаться по работе с одним очень милым медбратом, который раньше работал на отделении, где я лежала. Я очень уважаю его как специалиста и как человека, однако должна признаться, я рада, что мы встречаемся с ним не часто. И отнюдь не потому, чтобы он был мне не симпатичен, я, напротив, отношусь к нему с симпатией, а потому что тогда, когда он был у нас медбратом, он занимал по отношению ко мне такое положение, которое позволяло ему применять ко мне физическую силу. Разумом я, безусловно, понимаю, что ничего подобного он себе теперь по отношению ко мне не позволит, и в этом я твердо уверена. И все же я всегда держусь настороже. Меня это раздражает, хотя я прекрасно понимаю, что во мне говорит естественный человеческий инстинкт. Поэтому я понимаю, что от человека, по-прежнему находящегося в уязвимом положении, было бы неразумно требовать, чтобы он высказывал несогласие с мнением доктора, который когда-то участвовал в процедуре его принудительной госпитализации. Человек, разумеется, понимает, что в этом нет для него ничего опасного, однако это не мешает тому, что у него возникает чувство опасности.

При принятии решений очень важно выслушать мнение людей, которые высказывают хорошие и обоснованные аргументы, и в этом согласно большинство людей. Но мы также знаем, что далеко не безразлично также и то, кто именно высказывает эти аргументы. Разумеется, мы прислушиваемся ко всему, что говорится, но к некоторым лицам, в особенности к тем, кто благодаря своему служебному и общественному положению, возрасту или образованию обладает особым статусом, мы прислушиваемся особенно внимательно. Иногда это бывает полезно тем, что важные решения принимаются под влиянием людей очень знающих и обладающих релевантным опытом. В других случаях это приводит к тому, что мнение людей с большим опытом, но формально не имеющих профессионального образования, пропускают мимо ушей, между тем, как те говорят важные вещи.

Недавно один случай еще раз мне об этом напомнил. Дело было в пятницу во время обеденного перерыва. Я достала принесенный с собой завтрак и кофейную чашку и собралась спуститься вниз, в комнату, предназначенную для отдыха. Проходя мимо кабинета одного из сотрудников, я, заглянув в его открытую дверь, увидела там опрокинутую чашку и лужи кофе на столе, на полу, досталось даже дивану. Среди этого беспорядка хозяин кабинета был занят тем, что старательно вытирал лужи и наводил чистоту. Я испугалась, не случилось ли чего, и спросила его, не могу ли я чем-нибудь помочь, все ли у него благополучно. Он в ответ только радостно улыбнулся. Все, дескать, в полном порядке. Он, мол, тоже собирался спуститься в комнату отдыха, и вдруг мимоходом опрокинул на столе чашку, пролил кофе и все заляпал вокруг, даже корзинку в углу. Когда он наклонился, чтобы прибрать за собой и собрать намокшие вещи, он нашел важные бумаги, которых никак не мог найти вот уже несколько недель, так что теперь среди хаоса, воцарившегося в кабинете, он от радости был сам не свой. «Опрокинутая чашка — мое лучшее достижение за всю эту неделю!» — сказал он мне, и это прозвучало так убедительно, что я успокоилась, решив, что он сам справится с уборкой без моего вмешательства. Я пошла завтракать. Но из головы у меня не шли разные мысли по поводу его радости и уверенности. Мы посмеялись немножко, но отлично поняли, что значили его слова, и отнеслись к ним с уважением. Ну, а если бы кто-то другой сказал что-то подобное, и этот кто-то был бы пациентом? Мой коллега — знающий и уважаемый психолог, и потому спокойно может себе позволить такие высказывания. Как, впрочем, и я в настоящее время. Но я вздрагиваю, когда думаю, что было бы, если бы я сказала такое лет пятнадцать назад: как бы это тогда было воспринято окружающими? Потому что иногда главное не то, что было сказано, а статус говорящего.