Жемчужина страсти - Юдифь Готье

Потом он возвращается к своей подруге.

И из-за любви к ней он невольно открывает

людям свое убежище.

Царица нахмурилась и слегка побледнела. Сердце ее задрожало от прилива гнева, так как она поняла, что Фаткура этой импровизацией хотела оскорбить клеветой принца Нагато и ее саму. Она обижала царицу со смелостью человека, для которого все потеряно и который защищается от мести одним щитом — отчаянием.

Кизаки была не в силах наказать; ее охватил смутный страх, и она подавила свой гнев. Понять обидный смысл слов Фаткуры не значило ли признаться в преступном увлечении, в недостойном внимании ее величества к любви, которую она внушила своей красотой одному из своих подданных?

Она похвалила Фаткуру за изящество ее поэмы совершенно спокойным голосом, потом вручила ей через пажа приз состязания. Это было прелестное собрание стихов, величиной не больше пальца: тогда была мода на книги возможно меньшей величины. Несколько часов спустя, когда принц Нагато, опершись на перила террасы, любовался с высоты гор на заходящее солнце, которое разливало по небу красноватый свет, к нему подошла Кизаки. Он поднял на нее глаза, думая, что она хочет заговорить с ним, но она молчала. Устремив вдаль взор, полный печали, она хранила торжественное молчание.

Отблеск заката мешал видеть ее бледность. Она подавляла мучительное волнение и хотела удержать слезы, которые дрожали у нее на ресницах и застилали ее взгляд.

Нагато почувствовал какой-то страх; он хорошо понимал, что она скажет ему что-нибудь ужасное, и хотел помешать ей говорить.

— Царица! — сказал он тихонько, как бы для того, чтобы отдалить опасность. — Небо похоже на большой лепесток от розы.

— Это последний лепесток осыпающегося дня, — сказала Кизаки, — дня, который уходит в прошлое, но о котором в нашем уме останется воспоминание как о дне радости и мира, быть может, последнем.

Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, которые невольно струились из ее глаз.

У принца сердце сжалось от невыразимой тоски. Он походил на жертву, которая видит поднятый над своей головой нож; он не смел говорить, боясь ускорить жертвоприношение.

Вдруг Кизаки повернулась к нему.

— Принц! — сказала она. — Вот что я хотела тебе сказать: ты должен жениться на Фаткуре.

Нагато с ужасом посмотрел на царицу. Он видел ее мокрые от слез глаза, но полные спокойной и непоколебимой решимости. Он медленно опустил голову.

— Я повинуюсь, — пробормотал он.

И в то время, как она быстро удалялась, он закрыл лицо руками и дал волю рыданиям, которые душили его.

Верховный сын богов скучал. Он сидел, поджав ноги, на эстраде, покрытой коврами, среди волн золотой парчи, спускавшейся с потолка и подобранной с обеих сторон крупными складками. Перед его взором тянулся ряд комнат. Он думал о своем величии и зевал.

Сто девятый микадо, Го-Митсу-Но, был еще молодой человек, но чрезвычайно тучный, вероятно, от почти постоянной неподвижности. Его лицо с тройным подбородком было бледно; луч солнца никогда не касался его. Он утопал в складках своего пурпурного одеяния; на лбу у него красовалась высокая золотая пластинка. Направо от него лежали знаки его всемогущества: меч, зеркало, железная дощечка.

Микадо находит свою жизнь очень однообразной. Все ее течение предусмотрено заранее и должно следовать самым мельчайшим правилам. Если он хочет выйти из дворца, его сажают в великолепную повозку, запряженную буйволами; но ему душно в этом тесном ящике, и он предпочитает оставаться на троне. Если ему вздумается полюбоваться цветами в садах, он должен идти туда в сопровождении многочисленной свиты, и это событие записывается в летописи государства. Большую часть времени он должен проводить в размышлении; но, в сущности, он размышляет очень мало; его ум оцепенел. Когда он думает, его поражает странность мыслей, которые смутно роятся в его мозгу. Иногда ему приходят на ум преступные мысли, иногда шутовские. Последние забавляют его, но он не смеет смеяться, зная, что за ним наблюдают. Тогда он силится направить свой ум на божественное, но это утомляет его, и он возвращается к своим фантастическим мечтам. Иногда им овладевает непреодолимое желание двигаться, скакать, прыгать; но это не согласуется с молчаливой неподвижностью, в которой должен пребывать потомок богов. Тем не менее, однажды ночью он-таки исполнил таинственное свое желание: он юркнул с постели, когда все кругом спало, и стал выделывать па, какое взбрело ему на ум. Никто не узнал об этом; по крайней мере, он так думал. Так как микадо видел постоянно только согнутые спины своих подданных, то он, в самом деле, мог подумать, что он — высшей породы и что обыкновенные люди ходят на четвереньках. Однако ему кажется, что иногда с ним поступают, как с ребенком. У него отняли лук и стрелы, потому что однажды, когда несколько царских послов распростерлись у подножия его трона, он пустил стрелу в самого знатного из них. Несмотря на раздражение, которое иногда овладевало им, он не мог сметь восставать: постоянное общество женщин, которые одни могут служить ему, ослабило его мужество; он чувствует, что вполне зависит от своих министров и боится быть убитым.

Однако иногда его охватывает неизмеримая гордость. Он чувствует, что в его жилах течет божественная кровь; он сознает, что земля недостойна быть попранной его ногами, что люди не имеют права смотреть на его лицо; и он старается еще более спустить завесу, отделяющую его от мира. Затем, минуту спустя, он представляет себе, что истинное счастье состоит в том, чтобы свободно бегать по горам, трудиться на открытом воздухе, быть последним из людей. Тогда он впадает в смутное отчаяние, стонет, жалуется. Но его уверяют, что его печаль — ничто иное, как тоска по небу, его истинному отечеству.

В настоящую минуту микадо готовится принять посланных от Фидэ-Йори. Они явились засвидетельствовать от имени последнего благодарность верховному государю за дарование ему титула сегуна. Перед троном опустили штору, затем ввели принцев, которые распростерлись по полу, протянув вперед руки.

Через долгий промежуток времени штору подняли. В зале господствовала глубокая тишина, принцы лежали неподвижно на земле. Микадо рассматривал их с высоты своего трона; он размышлял про себя о том, как легки складки его одежды, о кончике пояса, который завернулся, так что видна подкладка. Он находил, что герб Сатсумы, крест в кругу, похож на окошечко, загороженное двумя бамбуковыми рейками.

Затем он подумал про себя: «А что сказали бы они, если бы я стал вдруг испускать крики ярости? Мне хотелось видеть, как они встанут с выражением удивления на лицах».

Несколько минут спустя штору опять спустили, и принцы стали уходить, пятясь задом. Не было произнесено ни слова.

После аудиенции микадо сошел с эстрады и с него сняли парадные одежды, которые слишком стесняли его. Переодевшись в более простое платье, микадо направился в залу, где он обыкновенно обедает. Го-Митсу-Но считал обеденный час самым приятным временем дня; он старался продолжить его, насколько возможно. Он любил хорошо покушать, у него есть любимые блюда. По поводу этих любимых кушаний сначала возникли странные затруднения. Естественно, что сын богов не может останавливать свою высокую мысль на мелочах кухни и указывать, какие блюда он желал бы кушать; но он не может также подчиняться фантазии своих поваров или министров. После долгого размышления микадо нашел способ примирить и то, и другое. Он приказал, чтобы ему готовили каждый день тридцать три обеда из различных блюд и подавали их в тридцати трех залах. Ему оставалось только обойти все эти залы и выбрать себе обед по вкусу.