Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони

– Имейте терпение, ваша милость, имейте терпение! Король скоро вас примет, совсем скоро.

– Когда? – Араб оскалил крепкие белоснежные зубы.

– Пока… еще неизвестно. Возможно, через несколько дней или даже часов. Господин де Сент-Олон сейчас в Версале. Вас примут очень скоро. Не усматривайте в этой задержке ничего дурного, просто вас хотят принять с подобающими вам…

– Почему в таком случае меня держат взаперти в этом доме? Мне хочется видеть город, людей. Ваш король ничего не смыслит в жизни. Мне даже не предложили наложницу. Или ваш монарх не мужчина?

– Ну что вы, конечно же, он мужчина. Но у нас не принято одаривать женщинами: они… должны принадлежать тем, кого желают сами.

– Да как они этого пожелают, если вы их не приводите? Я хочу выйти отсюда, понял? И мне нужны женщины. Иначе я размозжу голову любому, кто ко мне приблизится, и сам открою двери.

Подкрепляя слова действием, Абдалла выхватил из-за пояса кривую саблю с широким лезвием и одним взмахом снес голову стоявшему на камине величественному бюсту. Полумертвый от страха, не в силах больше это выносить, Эстель бросился вон, не забыв хорошенько закрыть за собой дверь. Страшный треск, доносившийся из комнаты, говорил о том, что теперь злость мавра обрушилась на мебель.

Укрывшись в передней, бедняга консул смог наконец отереть пот со лба и перевести дыхание.

Вот уже четыре месяца он жил в постоянном страхе смерти вместе с громадным мусульманским посланником. Из них три – во Франции, куда они прибыли после изнурительного путешествия, но лишь две недели минуло с тех пор, как они обосновались в прекрасном парижском особняке на улице Турнон, построенном по распоряжению Кончини – итальянского авантюриста и маршала д`Анкра, где король Людовик XIV имел обыкновение размещать иностранных дипломатов. Эстель находился на грани срыва, он чувствовал, что сходит с ума. С момента прибытия в Брест и до приезда в Париж все шло более или менее нормально. В городах, которые они проезжали, турку оказывали пышный прием, он вызывал всеобщее любопытство, и это ему льстило. Но в столице полномочные послы, согласно дипломатическому этикету, обязаны были оставаться в резиденции и спокойно ждать, когда их примут в Версале. Это ожидание обернулось невыносимым испытанием для нетерпеливого Абдаллы, равно как и для мужества Эстеля, который в любой миг мог лишиться головы.

– Так не может продолжаться, – простонал он сквозь зубы, не обращая внимания на слуг в напудренных париках, охранявших дверь берберийца. – Нет, я лишусь рассудка, я точно его лишусь…

– Надеюсь, этого не произойдет, – раздался любезный, с игривыми нотками, голос. – Иначе король потеряет одного из самых преданных слуг, друг мой!

Элегантный господин в парадном наряде придворного из фиолетового бархата, отделанном великолепным мехельнским кружевом, только что вошел в вестибюль, с улыбкой снимая шляпу с черными перьями. Эстель не пошел, а устремился ему навстречу.

– О, господин де Сент-Олон, я не слышал, как подъехала карета. Вы оттуда? Итак, что сказал король?

– Ваша пытка скоро закончится, дорогой Эстель, а этого… бесноватого в Версале примут послезавтра, шестнадцатого февраля.

– Слава Господу, – с облегчением вздохнул Эстель, падая в кресло. – Мы спасены. Еще немного и…

Словно в подтверждение этих слов из соседней комнаты донесся оглушительный грохот: угрожающие крики, звон битого стекла и вопли слуг, с которыми, по-видимому, варвар обошелся так же, как с бюстом.

– Действительно, самое время, – улыбнулся Пиду. – Иначе пришлось бы подыскивать нашему пирату другое убежище.

* * *

Сидя на троне, король Людовик XIV бесстрастно слушал нескончаемую торжественную речь, которую зачитывал от имени своего повелителя стоявший перед ним капитан Абдалла бен Аиша. На приеме присутствовал весь двор, в том числе Месье, брат короля, герцоги Беррийский и Анжуйский, а также госпожа де Ментенон, которая вот уже четырнадцать лет состояла в тайном супружестве с «королем-солнцем». Тот уже был не тем блестящим молодым человеком своей первой молодости, а пятидесятипятилетним отяжелевшим, располневшим мужчиной, однако величия и внушительности в нем даже прибавилось.

Холодным взглядом смотрел монарх на лежавшие у его ног подарки, преподнесенные посланником: седло красного сафьяна, тигровая и львиная шкуры, в общем, сущие пустяки. А тирада все продолжалась и уже начинала его раздражать, особенно когда речь зашла о срочной и крайней необходимости принятия ислама христианнейшим монархом. Король наклонился и жестом подозвал морского министра. Господин де Поншартрен подбежал.

– Все одно и то же, – прошептал король ему на ухо, – султан ничего делать не собирается. Так нам не добиться толку.

– И что же делать?

– Нужно развлечь посланника, чем-нибудь позабавить. Попробуйте его прельстить, одним словом. Говорят, Абдалла в бешенстве от долгого заточения. Возможно, когда он ближе познакомится с придворной жизнью, нрав его смягчится.

Сказав это, король выпрямился, вздохнул и дал себе труд дослушать речь до конца.

* * *

На этот раз скучать Абдалле не пришлось. Эти французы оказались презанятными: все наперебой старались его приглашать, а уж бал, который этим вечером устроил Месье, брат короля, в роскошных апартаментах замка Сен-Клу, стал поистине великолепным праздником.

Но особенно привлекали его внимание женщины. Нарядные, блистательные, они легко скользили по сверкающему паркету залов в парчовых, переливающихся всеми цветами радуги платьях, унизанных драгоценностями, соперничая друг с другом в чудесной белизне кожи и очаровательных улыбках. Никогда прежде Абдалла, привыкший видеть лишь женщин собственного гарема, а всех других лицезреть только в виде бесформенных коконов, не встречал столько красавиц, собранных вместе. Разве мог он представить, что на свете существуют такие розовые щечки и глаза подобной голубизны. Он решительно терялся, какой вручить пальму первенства, и, стоя возле одного из буфетов в компании злоязычного герцога де Сен-Симона[41] и госпожи де Сент-Олон, любовался этим чарующим зрелищем.

Дамы, кстати, конечно, делая это гораздо скромнее и старясь не проявлять явного интереса, тоже любовались марокканским посланником. И было чем залюбоваться: Абдалла был высок и превосходно сложен, к тому же молод, и лицо его с темной гладкой кожей отличалось приятностью. Нос берберийца был правильной формы, а большие темные глаза мрачно сверкали, и в них угадывалась жестокость. Овал лица, чуть удлиненный темной бородкой, казался безупречным. Разве не был он великолепен в своей длинной ярко-красной, расшитой золотом джеллабе[42], наброшенной поверх просторного ослепительно-белого бурнуса, тоже отделанного вышивкой! Голову посланника венчал высокий тюрбан из белого муслина, обернутый вокруг остроконечной шапочки красного бархата. Драгоценности, которые были на Абдулле, стоили целого состояния.