Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони

Жан-Батист Эстель, французский консул в Сале, уже начинал терять дипломатическую выдержку и еле сдерживал злость, как самый обыкновенный мальчишка. Он стоял на кормовой надстройке «Фавори» – адмиральского судна с опознавательными знаками графа д`Эстре, – не просто опираясь на золоченую балюстраду, а намертво вцепившись в нее пальцами. Придерживая другой рукой парик и шляпу с плюмажем, чтобы защитить их от порывов ветра, он со все возраставшей тревогой вглядывался в даль. Вокруг судна, бросившего якорь посреди вади[36] Бу-Регрега, на равном расстоянии от рыжих стен Рабата и пиратского города Сале, сновали каики[37] с рыбаками либо товаром, но ни один из них по какому-нибудь знаку или убранству не походил на тот, что должен был доставить посланника султана.

Безупречно чистые доски полуюта слабо отозвались на стук красных каблуков адмирала д`Эстре, и вскоре наверху лестницы появилась его статная фигура в голубом, шитом золотом мундире. Он дружески потрепал консула по плечу.

– Так где же наш посланник? Похоже, он не догадывается, что прилив ждать не будет, а нам он еще понадобится, даже в присутствии его драгоценной персоны.

– И не говорите, монсеньор, не говорите… Солнце садится, скоро время вечерней молитвы, а его все нет. Если бы еще знать, что султан рвется в Версаль на переговоры, можно было бы сделать прогноз, однако Мулай-Исмаил хранит глубокое и, я бы сказал, угрожающее молчание на этот счет.

Д`Эстре пренебрежительно пожал плечами и, достав из кармана золотую бонбоньерку, извлек откуда засахаренную сливку, изысканное лакомство из Котиньяка.

– Вы и правда, Эстель, верите в успех этих переговоров? Ведь берберийский султан и раньше отправлял нам посланников.

– Этот должен был стать вторым, монсеньор, – вздохнул Эстель, – а мы отослали уже шестерых. Однако ни господин де Сент-Аман, ни шевалье де Шатобриан, ни даже господин Пиду де Сент-Олон, представляющий Францию сейчас, почти ничего не добились в деле освобождения огромного числа пленников-христиан, удерживаемых в марокканском королевстве. Корсары Сале и другие пираты, бесчинствующие на морях, ежедневно поставляют новых рабов, но Мулай-Исмаил вернул нам пока лишь две сотни.

– Две сотни, монсеньор, – вновь раздался печальный вздох.

– Слишком мало, и я вас поддерживаю: нет у меня веры в «добрую волю» султана. Для строительных работ, которые он вот уже двадцать лет с невиданным размахом ведет в Мекнесе, ему требуются пленники.

Адмирал ответить не успел. Тишину вечера прорезал протяжный крик муэдзина:

– Алла… Ля илла…

– Что я говорил, – пробормотал Эстель, – началась молитва, теперь посланник может все отменить в последнюю минуту.

– Явится он или нет, – сухо проговорил адмирал, – ровно через час, с началом прилива, якорь будет поднят.

И он удалился, оставив несчастного Эстеля, который уже готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Если посланник не явится или адмирал отправится в путь, не дождавшись его прибытия, в судьбе тысяч французских пленных вновь ничего не изменится, а консул до сих пор не мог равнодушно видеть больных, голодных, закованных в цепи и одетых в лохмотья рабов султана, таких же французов, как и он сам.

Пока с минаретов двух городов перекликались пронзительные голоса муэдзинов, заходящее солнце окрасило пурпуром рыжие стены башни Хасана[38], а воды реки словно подернулись расплавленным золотом, скрывшим их мрачные глубины. На берегах виднелись тысячи молящихся – грузчиков, матросов, рыбаков или просто прохожих, – распростертых ниц, уткнувших лбы в дорожную пыль и обративших голову в сторону Мекки. С моря подул свежий ветер, соленый, пряный, и Эстель опять испустил глубокий вздох, от которого у любого сжалось бы сердце.

Но едва завершилась молитва, как большой каик, затянутый красным шелком, вынырнул из тени Касбы-Удайи[39] и стал быстро приближаться к «Фавориту». В задней части судна, в стороне от гребцов, находились несколько пассажиров. Двое из них, судя по виду, европейцы, стояли рядом с огромным человеком, чей и без того большой рост увеличивал объемистый золотой тюрбан. У Эстеля от радости перехватило дыхание, и он принялся кричать:

– Вот они, господин адмирал! Наш посланник, а с ним господа Фабр и де Сент-Олон. Наконец-то!

Граф д`Эстре встал с ним рядом и навел подзорную трубу на каик.

– Полагаю, вы правы… Взгляните тоже, дорогой Эстель, знаете, кто это?

Эстель схватил трубу и поднес к глазам, чуть не смеясь от радости. Но голос его осекся, и, страшно побледнев, он простонал:

– Милостивый Господь! Неужели султан послал именно его! Невероятно… невозможно…

– Капитан Абдалла бен Аиша, пират. Представьте, монсеньор, пират назначен посланником в Версаль! Главарь корсаров Сале. Да он один взял в плен больше французов, чем все его собратья, вместе взятые.

– Подумать только! – заметил адмирал с явным интересом. – Насколько я понял, это, так сказать, мой коллега, своего рода адмирал, верно?

– Он – разбойник, монсеньор, – возразил Эстель, едва удерживая слезы негодования, – обычный пират. Нашему королю нанесено оскорбление, как, впрочем, и всем христианам.

– Не драматизируйте, друг мой! Пират он или нет, мне приказано доставить его во Францию, что я и сделаю. А вы проявите любезность и отведете его прямехонько в Версаль. Впрочем, он красив, и дамы придут в восторг.

Несчастный Эстель, который до сих пор не пришел в себя, склонил голову и перекрестился, когда у выхода на наружный трап корабля появился представитель султана Мулая-Исмаила. Раздались сигналы свистков: выстроившийся на нижней палубе экипаж приветствовал прибытие чрезвычайного и полномочного посланника.

* * *

– Я что, баран, которого откармливают, чтобы зарезать к Аид-эль-кебиру[40]? Заперли, держат, как пленника: только ем, пью и сплю. Нет, с меня хватит! Больше я не выдержу…

И Абдалла бен Аиша, схватив первый предмет, оказавшийся у него под рукой, а это были тяжелые и роскошные бронзовые часы, с силой бросил их оземь. Раздался громоподобный шум, и три плитки, которыми был выложен пол, оказались разбитыми. В комнату вбежал рассерженный Эстель: