Обязательно должна быть надежда - Сергей Протасов

— Горе!

— Нет слов, чтобы передать, какое это горе. Вот так и Наташка. Она сказала матери, что предохраняться нужно было, тогда она бы не родилась и все вокруг были бы счастливы. Мать и отхлестала ее. Такое услышать! За что нам это наказание? Николай Иванович, дорогой мой, я вас заклинаю всем святым, что есть на свете, — не сажайте ее. Мы все свято верим, что она перерастет и исправится, мы потерпим, мы всё вытерпим ради нашей девочки, и мы еще будем счастливы все вместе. Обещайте мне, что не сделаете ей плохого.

— Я постараюсь, а вы не говорите, что я приходил. Вот моя визитка, позвоните, когда она будет дома. Хорошо?

Токарев смутился. «Что ж они все плачут? — подумал он. — Пять минут разговора — и слезы. И помощи все просят, и сразу надеются на меня».

* * *

Первоначальная картинка с изнасилованием постепенно превращалась в свою противоположность. Чутье подсказывало, что еще чуть-чуть — и Бельмесов вернется в свою семью, где ждут его мать и разновозрастные сестры, Анечка и Вера, которые совсем не могут без него, дурака. Суровый урок Вова запомнит на всю жизнь, и, может быть, он поможет парню взяться за ум, найти свою дорогу и стать достойным человеком. Ничто так не делает нас лучше, как добрый, великодушный поступок постороннего человека, спасший нас в самый страшный момент жизни. Такое не забудешь.

Токарев ехал в сторону собеса, намереваясь опросить Марию Горлову, но по пути решил заскочить в магазин, торгующий колесами. Он уже парковался, когда его телефон зазвонил.

— Товарищ капитан, — услышал он голос Кривицкого. — Кажется, я его нашел.

— Молодец, Гена, волоки в отдел, — обрадовался Николай Иванович, он понял, что речь идет о Свекольникове, поиски которого утром были поручены старшему лейтенанту. Раз парень найден, одно дело с плеч. — Живого или мертвого.

— Не получится. Он в районной больнице лежит. Не жив, не мертв, но в коме, без сознания. Черепно-мозговая травма. Кто-то ему чуть надвое голову не расколол, как орех. Переохлаждение, потеря крови, но дышит.

— А это точно он? Опознан?

— Точно. Я, как вы велели, позвонил в районную скорую, передал приметы, и они направили меня в больницу. Его доставили неопознанного, без документов, вызвали местных милиционеров. Там я выяснил, с какого места парня привезли, подскочил туда, пошарил вокруг и нашел его портфель в снегу. Короче, из портфеля, фотографии и одежды однозначно — он.

— Где произошло?

— В Покровском.

— Врачи что говорят? Когда он очнется?

— Врачи говорят — не знаем, но шанс есть.

— Хоть так. Ладно, Ген, я приехал уже на встречу, завтра поговорим. Сегодня я в отдел не приеду. Позвони Солнцеву, пусть не ждет. Ты готовь материалы на возбуждение. И еще — сообщи матери.

— Я?

— Ты, Гена, и давай не нервируй меня странными вопросами. Аккуратно все объясни женщине, в позитивном ключе постарайся, сам понимаешь. Разберешься. По колесам как ситуация? Держишь на контроле?

— Пока ничего. Звонил сегодня их полномочный представитель — Камилджон Мадрасулович, — последние слова Кривицкий произнес внятно по слогам.

— Издеваешься? Давай, работай.

Магазин встретил неприятным, концентрированным запахом резины. Многоярусные пирамиды колес почти не оставляли проходов. На звонок дверного колокольчика из сумеречного света вышел молодой продавец с грязными руками.

— Здравствуйте. Могу вам чем-нибудь помочь?

— Директор на месте?

— А вы, собственно, кто будете? — парень развернул плечи и заслонил путь. — По какому вопросу?

— По личному, — Токарев в упор посмотрел на продавца. Ему не хотелось показывать удостоверение и представляться, не тот случай. — Он меня ждет. Не быкуй, сынок, уступи дорогу, пока я добрый.

Парень развернулся и встал за прилавок. Токарев прошел в подсобку.

Комнатка площадью метра четыре вмещала только стол и два стула по обе стороны. Стены украшали листки из старых календарей с девочками в легком обмундировании и без. Блеклый, бесцветный человек, Сысоев, поднялся и через стол протянул руку.

— Привет, Токарев.

— Вызывали, товарищ генерал? — следователь иронично рассматривал ладонь директора магазина. — Мыл? Глистов нет?

Тот отдернул руку.

— Вадик, ты меня звал, я пришел. Говори, что хотел. Мне некогда, — Николай Иванович присел на стул и закинул ногу на ногу. — Кофе не буду, не трудись. Я слушаю.

— Вчера твой Солнцев приходил, — несколько высокомерно заговорил директор. — Прогнал что-то такое про какие-то колеса. Иваныч, я на такое не подписывался. Сразу говорю. Кто-то у кого-то увел что-то, вы расследуете. Я при чем? Расследуете и расследуйте, а беспредельничать не надо. А то приходит такой, истории рассказывает. Есть же закон, в конце концов! Почти на триста штук меня выставить хочет ни за что. Он с дуба у тебя рухнул?

Глаза Токарева наливались бешенством, он слушал не перебивая.

— Я сказал, что только с тобой буду говорить. Ты бы унял своих коллег, а? Меня прессовать не надо, я сам кого хочешь прессану.

— Все? Отговорила роща золотая? — Токарев поднял остекленевшие глаза на Сысоева. — Прессовать, говоришь? Ты, наверное, не знаешь, как прессуют. Когда я начну, тебе места мало будет! Именно по закону, как ты любишь, со всеми вытекающими, — он усиливал давление голосом. — Я на многое закрываю глаза, гражданин Сысоев, пока мы в контакте, но если ты не хочешь мирного сосуществования — не надо. Ты мне вообще никто! Для меня что ты есть, что тебя нет, только воздух чище. Ни цветы на могилу, ни передачки в колонию я тебе носить не обязан, мы не расписаны. Придут другие, они будут лучше вас. Улавливаешь ход мысли, предприниматель? С кем говоришь, Вадик? Я же просил тебя: не зли меня, не раздражай. К тебе человек от меня пришел, сказал то, что надо было сказать. Вежливо и обстоятельно. Вежливо говорил?

— Вежливо, — Сысоев задрожал, разглядев гнев и решительность в глазах следователя.

— Вот. К тебе, выходит дело, проявили уважение. Обратились за помощью, объяснили положение. А ты человека не услышал. Считай, что я к тебе с просьбой обратился, по-товарищески, учитывая наше старинное доброе знакомство. Ты умный человек, ты это понял. Понял и послал? Получается, ты меня послал, грубо и цинично. Наплевал мне в лицо, причем при свидетелях, в присутствии моего боевого товарища, то есть разорвал наши дипломатические отношения. Объявил войну, иными словами. Да еще позвал, чтобы лично убедиться в моем унижении. Неприятно? Очень! Так и хочется выйти из себя и принять вызов. Знаешь что? Я от тебя отрекаюсь, раз ты такой поросенок, гори в аду, — Токарев поднялся. — Отказываюсь за тебя молиться. Прощай, надеюсь, тебе больше никогда не будет скучно!

— Подожди, товарищ Токарев, — Вадик облетел стол и уперся спиной в дверь. — Ты все не так понял. Я не отказываюсь, я все понимаю. Ну что ты! Зачем так? Присядь. Послушай меня.