Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель

Военное министерство покинуло Берлин уже 31 августа и перенесло свой штаб на Восточный фронт.

Насколько сегодня мне известно о том политическом вмешательстве, попытки достигнуть прекращения боевых действий и решить спор дипломатическими методами продолжались до 3 сентября, с участием Муссолини, Чемберлена, Даладье и американского президента, испробовавшими все возможности в те первые три сентябрьских дня, чтобы убедить Гитлера потушить эту зарождающуюся мировую войну в зародыше. Они не произвели на Гитлера никакого впечатления. Он оставил без ответа ультиматум Англии, выдвинутый в полдень 1 сентября, и ультиматум Франции, выдвинутый вечером этого же дня, – с целью, чтобы он отозвал наступление, даже теперь, после того, как начались военные действия; в результате 3 сентября Англией и Францией была объявлена война на западе. Но даже в этот последний день вмешательство и посредничество Муссолини и Рузвельта все еще могло предотвратить дальнейшее продолжение войны, хотя я не знаю, какие гарантии или перспективы они предлагали Гитлеру, удовлетворяя его требования в отношении Польши, если бы он пошел на предложенное прекращение огня.

В действительности (ни в тот момент, ни позже) Гитлер никому из нас, военных, не раскрывал, при каких условиях он все еще мог бы остановить это нападение и предотвратить его перерастание в полномасштабную войну с вовлечением в нее и западных держав. Нас обмануло утверждение, что ультиматум и объявление нам войны Англией и Францией [3 сентября] было неправомочным вмешательством в наши восточные дела, которые Германия и Польша должны решать между собой и у которых не будет никаких экономических или других последствий ни для Англии, ни для Франции, так как их интересы в Европе никоим образом не затрагивались. Мы, военные, увидим, сказал он нам, как беспочвенны были наши опасения из-за Западного фронта: конечно, Британия ввиду только что заключенного ею соглашения с Польшей обязана была сделать достаточно явный и недвусмысленный жест, но она не намеревается вмешиваться с применением силы ни на море, ни, тем более, на суше; а Франция вряд ли будет втянута в войну, к которой она также совершенно не готова, всего лишь из-за обязательств Британии перед Польшей. Все это было шумным бряцанием оружия напоказ остальному миру, которое определенно не стоило принимать всерьез. Он не намеревался поддаваться на такие приемы. Таков был тон ежедневных заклинаний Гитлера перед военным министерством и нами во время наших поездок на фронт.

Несмотря на наши серьезные опасения, даже теперь казалось, что интуиция не подведет Гитлера и на этот раз, поскольку в ежедневных отчетах с запада поступали новости только о незначительных перестрелках с передовыми французскими частями между линией Мажино и нашим Западным валом; они несли большие потери от наших слабых оборонительных гарнизонов. Тяжелых боев не было нигде.

Все это на самом деле можно было рассматривать только как бряцание оружием, предназначенное главным образом для того, чтобы связать наши силы на западе и разведать боем нашу реакцию и силу Западного вала. Рассматривая это с чисто военной точки зрения, данное промедление со стороны французских войск можно было объяснить только тем, что они в значительной степени преувеличивали наши силы на западе; либо, как говорил Гитлер, они были просто не готовы к войне. Конечно, для них было противоречием всем общепринятым принципам военного искусства – просто наблюдать за полным уничтожением польской армии, вместо того чтобы в полной мере использовать ту благоприятную возможность, которая открылась командованию французскими вооруженными силами на все то время, пока наши основные силы были заняты в наступлении на Польшу, – вопиющее противоречие всем общепринятым принципам военного искусства. Поэтому мы, солдаты, вновь столкнулись со стратегической дилеммой: неужели в итоге Гитлер опять окажется прав? Будут ли западные державы продолжать войну, когда Польша будет разгромлена?

Гитлер редко вмешивался в руководство операциями главнокомандующего сухопутных сил; на самом деле я могу вспомнить только два таких случая: в первый раз, когда он потребовал немедленного усиления нашего северного фланга путем переброски из Восточной Пруссии танковых частей, с тем чтобы, укрепив и расширив восточный фланг, окружить Варшаву с востока от реки Вислы; и второй случай, когда он вмешался в операцию армии Бласковица, с действиями которой был не согласен. Во всем остальном он ограничивался выражением своего мнения и обменом мнениями с главнокомандующим, а также выражал свое устное одобрение. Сам приказов не отдавал. Гораздо чаще такое случалось с военно-воздушными силами, которыми он лично командовал в интересах наземных операций, и почти каждый вечер говорил по телефону с Герингом.

Я переложил на Йодля обязанность передавать фюреру на совещаниях в штабном вагоне отчеты о военном развертывании; в помощь он получил трех офицеров связи, по одному от каждого рода войск. Эти трое фактически служили Гитлеру как связные с их главнокомандующими, поскольку для дополнительного персонала в поезде фюрера не было места.

Я хочу упомянуть здесь только те несколько поездок на фронт, которые особенно врезались мне в память: во-первых, 3 сентября мы навестили командира армии фон Клюге [главнокомандующего 4-й армией] – военное совещание, обед и осмотр поля сражения на Тухельской пустоши, на котором мы увидели впечатляющую картину польских потерь. Вторую поездку мы намеревались совершить из штаба 2-го армейского корпуса: фюрер отправился на фронт с генералом Штраусом, чтобы посмотреть, как его войска переправляются через Вислу в Кульм и вступают в сражение. В третий раз мы навестили генерала Буша (8-й армейский корпус) ради переправы через Сан и парада большого соединения войск, включая раненых, возвращающихся с фронта, в честь завершения военного моста незадолго до этого.

В четвертый раз мы навестили моего друга генерала фон Бризена (30-я пехотная дивизия), который находился в середине слабо укрепленного фланга армии Бласковица и только одной своей дивизией отразил массированный прорыв отрезанной польской армии, ведя ожесточенную борьбу против намного превосходящих сил противника. Только власть фюрера позволила нам добраться до расположения его штаба, находившегося в пределах досягаемости вражеских орудий. В классной комнате фон Бризен – которому в этом сражении оторвало левое предплечье – обрисовал ему картину боев его дивизии во время тяжелых и кровавых дней этого сражения. На вопрос о его ранении он признался, что сам повел в бой свой последний резервный батальон. На обратном пути из командного пункта, который можно было проделать только пешком, Гитлер сказал мне: «Вот это настоящий прусский генерал королевской школы. Таких солдат всегда слишком мало. Этот человек мне по сердцу. Я хочу, чтобы до конца сегодняшнего дня он стал первым командиром дивизии, который получит Рыцарский крест. Он спас армию Бласковица своим мужеством и упорством».

Мое пятое воспоминание – перелет на аэродром и переход оттуда по военному мосту через Вислу, севернее Варшавы, на командный пункт командующего артиллерией 2-го армейского корпуса, который корректировал огонь артиллерии по внешним укреплениям Варшавы с выгодной позиции на церковной колокольне северо-восточнее Праги – пригорода Варшавы на восточном берегу Вислы.