Словацкая новелла - Петер Балга

«Милиция». Я вернулся, заглянул в дверь и возмущенно проворчал:

— Рабочий день закончился!

— Да нет же! — тихонько сказал он. — Они там, дальше. Здесь транспортная инспекция.

— Ну как, — бодрым, но несколько дрожащим тенором вдруг воскликнул я, — понял ты теперь, что педагогика имеет свои границы?

— Что вам угодно? — спросил молодой человек, которому мы преградили дорогу. Он был в форме и белых перчатках: очевидно, шел сменить коллегу на перекрестке.

— Да, — быстро ответил я, — да, конечно! Мне нужно… сделать заявление.

— В конце коридора, направо, — сказал милиционер и отдал честь.

Мы переступили Рубикон, бывший не у́же Волги.

Шагая по темному коридору, я вдруг почувствовал в своей руке маленькую теплую руку. Я сжал ее и искоса посмотрел на сына. Мне виден был только его профиль, серьезный и полный решимости. Я понял, что он боится, но готов отвечать за свой поступок.

— Честь труду! — едва слышно прошептал он в дверях. Но потом приободрился и громко повторил: — Честь труду!

За письменным столом сидел старшина-дежурный. Светлые волосы его были подстрижены ежиком. Бог весть почему я подумал, что дело плохо: люди с такой стрижкой — сухари и бюрократы. Мало того, он надел очки.

— Тут такой случай, — откашлявшись, но все-таки с хрипотцой начал я.

— Ваше удостоверение личности, — потребовал старшина. Он встал, подошел к невообразимо старой пишущей машинке и вставил в нее бланк. Потом спросил: — Кража?

— Нет, — поспешно ответил я. — Так сказать… повреждение общественного имущества.

— Что значит «так сказать»? — строго переспросил старшина. — Было оно повреждено или не было?

— Было, — выразительно кивнул я.

Сын стоял у двери, заложив руки на спину. Он вдруг стал очень тщедушным, нижнюю губу закусил, ноздри у него вздрагивали. Смотрел он куда-то мимо старшины и тяжело дышал.

— Преступник? — спросил старшина.

— Нет! — невольно воскликнул я.

— Что?! — Старшина встал, чтобы ему не мешал резкий свет настольной лампы, и удивленно посмотрел на меня.

У меня сжалось горло. «Преступник» — слишком сильное слово! Нет, он не преступник! Они не так выглядят! У них лицо до половины закрыто черным платком, а в руках длинный нож. Конечно, он напроказил, но не совершил преступления. Нет, нет!

— Преступник известен? — терпеливо спросил старшина.

Минуту царила тягостная тишина.

— Известен, — тихо произнес сын.

Снова мой взгляд встретился с недоуменным взглядом работника милиции; сейчас он уже смотрел на меня подозрительно.

«Плохо дело, — подумал я снова. — Этот человек не способен понять, где границы педагогики! Сейчас он выставит меня из отделения да к тому же составит протокол о злоупотреблении временем работников общественного порядка — ведь бумага у него уже вставлена в машинку! — и пошлет его в высшие инстанции».

В это время раздался тихий, но твердый голосок:

— Преступник я.

Было слышно тиканье часов. Старшина снял очки и мрачно посмотрел на нас обоих. «Дело плохо, — в третий раз подумал я. — Все летит к черту: педагогика, авторитет, психология и гражданская безупречность, впереди волокита и неприятности».

— Гм, а что ты совершил? — спросил старшина и двумя пальцами потянул себя за нос.

— Дело в том, что он… — начал я.

— Я не вас спрашиваю, — мягко, но кратко заметил старшина, пристально взглянув на меня своими голубыми глазами. — Иди сюда.

Сын подошел. Глубоко заглянул старшине в глаза. Потом стал нерешительно рассказывать, что произошло.

В полумраке маленькой комнаты между четырьмя выбеленными стенами в тишине теплого осеннего вечера вдруг расцвел красочный, залитый солнцем садик с хитроумным фонтаном, зашумели царственные кроны деревьев, всеми красками засверкали одежды детишек и костюмы матерей — люди беспечно гуляли. Но в бетонном бассейне таилась неожиданная опасность: тридцать шесть медных кранов, увлекательная и притягивающая система трубок, похожих на маленькие, изящные и соблазнительные жерла орудий, — высокая техника! Немного смекалки, немного решимости, немного ловкости — и фонтан превратится в душ. Под большим давлением с гулом помчится вода, жерла грянут искрящимся, хрустальным залпом… и садик наполнится криком и паникой! Ну и зрелище это было! Красота!

— Гм… — мычит старшина и проводит рукой по лицу.

Сначала мне показалось, что он таким образом прячет улыбку. Но потом я понял, что он серьезно и официально размышляет. Несомненно, он подбирал параграф, соответствующий данному случаю. Соответствующие параграфы всегда ужасны.

— Ведь он еще ребенок! — испуганно воскликнул я.

— Пожалуйста, не оправдывайте его, — деловито произнес старшина, обернувшись ко мне. Он задумчиво прошелся по комнате. — Был нанесен материальный ущерб?

— Бесспорно, нет. Но если даже… то я готов…

— Я не вас спрашиваю, — ледяным тоном перебил старшина. — И вообще не мешайте официальному следствию. Я допрашиваю задержанного. Был нанесен материальный ущерб?

— Как сказать, — прошептал он. — Краны можно закрыть. Но…

— Но?

— Платья… — с сожалением пожал он плечами. — Платья и… завивка!

— Факт, — подтвердил старшина и взъерошил волосы. Он прошелся твердым шагом по маленькой комнатке и вернулся к письменному столу. Сел и несколько секунд сосредоточенно барабанил пальцами.

— А как твои дела в школе? — вдруг внимательно посмотрел он на мальчика.

— Учится он хорошо, — немедленно откликнулся я.

Старшина всем корпусом обернулся ко мне, запыхтел и проворчал:

— Еще одно слово — и я прикажу вас вывести. Ясно?

— Да, — вздохнул я.

— Что хорошенького у тебя в дневнике? — обратился он к мальчику.

Тот сразу съежился и хрипло прошептал:

— Тройка по математике и замечание, что систематически нарушаю порядок.

Я был потрясен. Тройка? И я об этом не имею понятия! Старшина посмотрел на меня, с шумом втянул воздух, но ничего не сказал.

— И один раз я не выучил стихотворение. Но оно было какое-то странное, в нем не было никаких рифм. И никто не понял, о чем оно вообще.

— Ай-ай-ай! Чем дальше, тем лучше, — сказал старшина и снова задумался. — Так что же с тобой делать? — задал он риторический вопрос, но тут же бросил на меня суровый взгляд, чтобы предостеречь от каких бы то ни было предложений. Положил свой тяжелый кулак на стол.

— Так что же с тобой делать?

Потом принял решение. Нахмурился и спросил:

— Ты пионер?

— Да, — с надеждой в голосе произнес мальчик.

— Ладно. Через месяц придешь и доложишь мне, что по математике у тебя пятерка. И что ты ведешь себя отлично. Ясно?

— Ясно.

— Дальше. В воскресенье я дежурю. Явишься сюда в четырнадцать ноль-ноль и прочтешь мне наизусть это стихотворение. Ясно?

— Ясно.

— А тройки вообще отменяются. Немедленно и окончательно. Честное пионерское?

Мальчик колебался. Вздохнул. И наконец произнес:

— Честное пионерское.

— Разойдись! — скомандовал старшина.

Он встал и проводил нас к двери. Потом взял меня за плечо и на секундочку задержал. «Вот, — подумал я, — сейчас начнется. Лекция об обязанностях гражданина, резкая, прямая критика, общественное порицание». Он наклонился ко мне