У чужих берегов - Георгий Лосьев

– Купили! – сокрушенно сказал лысый. – Кого купили? Только подумать – меня купили!..

– Револьвер у тебя есть? Лучше не шали... Подумай сам, тебе больше двух лет не дадут, а за вооруженное сопротивление – расстрел... Какой тебе расчет, фабрикант?

– Слышь... Заготовитель! – тоже миролюбиво ответил «фабрикант». – А может, все же сойдемся? А? По-хорошему?

– Клади револьвер на землю!

– То-то, что нету... Ромку-то вы хлопнули, чо ли?

– Жив. Спит...

– Вот сволота! Да уж хватит в прятки играть. Вылазь... заготовитель. Я – без дури... И впрямь – расчета нету.

– Ложись на землю лицом вниз!

Когда утром мы вернулись в деревню, на берегу моментально собралась толпа. Мужики почесывали затылки, плевали в размалеванную тыкву, ощупывали «морду» и белый халат сконфуженно и смущенно. Потом от толпы отделился Евстигней Матвеевич, подошел к скромно стоящему возле лодки Адаму Ивановичу и, широко размахнувшись, дал ему в ухо. Адам Иванович жалобно вскрикнул и плюхнулся в воду. А поднявшись, закричал на меня:

– Пошто вы безобразие допущаете?! Ответите!

Мужики сгрудились вокруг мокрого «фабриканта», сжав кулаки. Я пригрозил тюрьмой.

Цыган вдруг повернулся лицом к озеру, сложил обе ладони трубкой, нагнулся к урезу воды – и окрестность огласилась сперва диким хохотом, а затем великолепным воем старого, матерого волка.

В толпе ахнули и засмеялись.

– Под расписку бы, а? Гражданин начальник? А я не подведу: зимой сам на кичеван вернусь, – взмолился Ромка.

Пришел председатель. Прочитав мое настоящее удостоверение, восторженно чертыхнулся.

Потом мы отправились к дому Адама Ивановича. Понятые уже выносили из подполья избы четвертные бутылки, полные «живительной» влаги, по команде Игоря били кольями стекло. Вонючая жижа растекалась по двору и медленно поглощалась землей...

Мужики вздыхали, сожалительно крякали и эхали, а жена Евстигнея Матвеевича кричала на всю деревню:

– Вот где он, паралик ево разбей, держал слезы наши горькие! Сколько же он, окаянный плешивец, за энто зелье, будь оно проклято, денежек да рыбы с нас вытянул! Бейте, мужики. Бейте в мою голову! Радуйтесь, бабоньки!

В Святском я, допрашивая Адама Ивановича, спросил:

– А для чего вам, собственно говоря, понадобилась вся эта история с привидением?

Адам Иванович уже оправился от первых потрясений и отвечал весело и непринужденно:

– Так вить я уже вам еще в Урманке докладывал: рыбы нонче на озере невпроворот. Мужики вконец ожадничали – прошел слух, что Евстигней хотит залезть на тую одногу, а у ево два десятка сетей... Вот и следовало аппетит у мужиков отшибить... Могли, жадюги, все хозяйство мое порушить... А «заводик»-то, сами видали, поди, как думаете? Вить такое оборудование сызнова не скоро добудешь... Одних труб-то сколь... дымоходы-то у меня, поди, заметили, по низу выведены. Сверху дымка нет...

– Так все годы и держали «завод» в восточной отноге?

Адам Иванович ухмыльнулся.

– То-то, што нет... Ране-то в тайге аппарат держал... Да, видишь, несподручно. Далеко... Вот я и подумал перетащить к дому ближе... А тут еще Ромка-цыган ко мне прибился... Перетащили... вдвоем летом, да не рассчитал я, что восточная отнога – самая рыбная. И хоть участок мне на сходе выделили в восточной, да ить все одно лезут они... ночью не узоришь, как он сетей натычет...

– Значит, решили отвадить рыбаков от восточной привидением?

– Да... А только вышел перебор...

– Свидетели утверждают, что вы торговали самогоном еще с колчаковщины?

– А это уж дело ихнее, что утверждать…

– Так сколько же лет вы занимались самогоноварением и самогоноторговлей?

– А это уж дело ваше. На то вы и при должности...

На объединенном заседании бюро райкома и президиума РИКа мой доклад о состоянии умов в дальней деревне Урманке выслушали с интересом, но несколько смущенно. После доклада Пахомов осведомился:

– А цыган как туда попал?

– «Праотец Адам» нашел его случайно в лесу, собирая шишки для своих аппаратов. Беглец голодал. В наш район цыгане еще не подкочевали. Выйти в деревню было опасно – «меченый». Могли пришибить. Цыган по ночам шарил в погребах, но это было малодоходным и очень опасным делом... Самогонщик обнаружил его уже обессилевшим. Подобрал сироту, накормил, одел, «приставил к делу». Вообще, у Адама Ивановича уже был опыт по части такой филантропии: при Колчаке на него батрачили два белогвардейца-дезертира. Батрачили за хлеб и жили под вечной угрозой выдачи. Когда начался разгром колчаковщины, Адам Иванович все же выдал своих подопечных, и проходивший лесом отряд какого-то бравого поручика обоих дезертиров расстрелял...

– Вот сволочь! Судить по всей строгости законов!

Вечно угрюмый, болезненный народный судья Иванов бросил зло:

– Нас судить нужно! По всей строгости!

А секретарь райкома, товарищ Петухов, резюмировал состояние духа членов президиума кратко, но выразительно:

– Стыдно, товарищи! Стыдно! На глазах – и такое!..

Спустя неделю в Урманке была открыта школа, организованы медпункт и рыболовецкая артель.

Самокритичный нарсудья Иванов квалифицировал дело самогонщика не по «слабой» статье Уголовного кодекса о самогоноварении, а по какому-то указу двадцать второго или двадцать третьего года. И Адам Иванович проследовал в отдаленные места на пять лет...

В конфискованном доме устроили избу-читальню.

Мне почему-то тоже захотелось «пристроить к делу» цыгана Ромку. Вероятно, заразился филантропией у добрейшего Адама Ивановича.

Я добился замены цыгану неотбытого срока заключения принудительными работами и взял его к себе кучером, благо камере разрешили купить двух лошадей. Это был прекрасный лошадник. Он кучерил у меня добросовестно все лето, осень и зиму. Но к весне двадцать восьмого года исчез, прихватив два новых хомута.

Гейша, вернувшись домой, целый месяц отворачивалась от своей плошки с овсяной похлебкой и ходила обедать к Игоревой хозяйке.

Однажды я услышал, как Игорь в коридоре РАО говорил Шаркунову:

– Гейша – изумительная собака! Никогда не ворует. Хоть на нос ей положи, скажем, прекрасную большую котлету – не возьмет. А самое главное, чует преступника за версту! Да, да – факт! Я тоже не верил, но сам убедился!

За полгода до моего прибытия в Святское появилась в районе небольшая – человек шесть – конокрадская шайка. Хорошие кони, а может быть, и укрывательство сельчан долго делали шайку неуловимой. Летом двадцать седьмого года шайка промышляла исключительно лошадьми, но в двадцать восьмом лошадников потянуло на грабежи.