Одна минута и вся жизнь - Алла Полянская

Звучит музыка, и гроб уходит в землю. Лидия Петровна бьется в руках Вячеслава Петровича, а Дана молчит. Ей хочется, чтобы все ушли и дали ей побыть одной. Но они все идут и соболезнуют, как будто это может помочь делу. Они все делают так, как принято, а Дане этого не надо, потому что Стаса больше нет, и ей не дают опомниться и оплакать его. Ну почему они все не уходят?!

— Дана, папа уладил дела Стасика, и ты можешь ехать с нами. — Мама уже все решила.

— Я никуда не поеду.

— Но Дана!

— Я остаюсь здесь.

Это было сказано так, что Екатерина Сидоровна поняла: спорить бесполезно. Дочь уперлась.

— Тогда я останусь с тобой.

— Не надо. Заберите Аннушку, я хочу побыть одна.

— Мама, я не хочу уезжать. Папа вернется, а мы где? — говорит ее девочка.

Родители скрепя сердце уехали в Белгород. Уехал Вадик, подгоняемый Даной. Они с Аннушкой остались вдвоем. Или, точнее сказать, втроем. С беснующейся за окном метелью.

— Мама, папа умер? — Аннушка смотрит на Дану выжидающе.

— Да, умер.

— И не вернется?

— Никто не возвращается оттуда.

— А я умру?

— Это будет очень не скоро. Через сто лет.

— Я хочу спать с тобой.

— Хорошо, моя птичка.

Дана выключает свет. Она слышит, как засыпает Аннушка, как бьется за окном вьюга, тикают часы. Она никогда не замечала, что часы тикают так громко. Дом опустел. Только сейчас Дана явственно осознала, что осталась совсем одна, что из ее жизни ушел свет, который дарил ей Стас. Каждую минуту она чувствовала себя счастливой и защищенной — с ним. А теперь это ощущение исчезло. Свет погас.

Дана выскользнула из-под одеяла и спустилась вниз, в гостиную. Потом снова поднялась по лестнице. Она металась по дому, пытаясь сдержать крик, который рвался из ее груди, она боялась, что если выпустит его, то не сможет остановиться. Стас. Его больше нет. Она осталась совсем одна и теперь не знает, как жить дальше. Тысячи бытовых мелочей делал Стас. Покупал продукты, возился в саду, что-то чинил в доме, играл с Аннушкой, какие-то секреты у них водились… Теперь ничего этого нет. Они с дочкой одни. Дана снова вернулась в спальню и легла рядом с Аннушкой, уткнувшись лицом в ее спинку. Девочка мерно дышала, всхлипывая во сне. У Даны болело в низу живота, но крик отступил. Она уткнулась в макушку Аннушки. В светлые, пшеничного цвета волосы, пахнущие воробышком и немного — духами.

«Ничего, моя птичка. Прорвемся». — Дана попыталась заснуть, но не могла. Она просто лежала, слушая звуки дома. Большого дома, построенного для счастливых людей.

Он родился в конце марта. Дана лежала и смотрела в потолок, обессиленная и опустошенная. Она знала: ее сын пришел в этот мир сиротой. У него никогда не будет отца.

Малыш ничего этого еще не знал. Он активно вошел в весну, глядя на всех голубыми, как летнее небо, глазами. Лидия Петровна взяла его на руки, и лицо ее осветила улыбка.

— Стасик вернулся.

— Сваха, не говорите глупостей. — Вячеслав Петрович рассердился. Кто знает, как Дана сейчас расстроится! — Но малыш и вправду — вылитый отец.

— Как мы назовем его? — Екатерина Сидоровна боится ссор.

— Я уже назвала сына. — Дана смотрит на всех. — Его зовут Алексей. Родился в Алексеев день, значит, быть ему Алешей.

— Это ласковое имя. — Лидия Петровна не сводит глаз с малыша. — Ты права.

На этот раз случилось так, что Лидия Петровна осталась. Никто это не обсуждал, но Дана не смогла указать на дверь сломленной горем женщине. Свекровь поселилась в комнате для гостей, и Вячеслав Петрович ничего не стал говорить дочери. Пусть решает сама.

А Лидия Петровна жила в постоянном страхе. Она боялась, что в один прекрасный день Дана скажет ей: все, погостила — пора и честь знать, а она всей душой привязалась к внукам. Казалось, при Стасике она так не любила Аннушку, как теперь. А маленький Лека вызывал в ее душе такую щемящую нежность, что она слышала каждый вздох ребенка, вскакивала к нему ежечасно, чтобы проверить — жив ли, дышит?

Лидия Петровна попыталась взять на себя всю работу по дому, чтобы не быть в тягость невестке. Как ни странно, она привязалась к Дане, и эту перемену в ней Вячеслав Петрович сразу заметил и как-то успокоился. Дана не одна, это хорошо. А соберется замуж — что ж, там будет видно.

Дана не понимала происходящего. Замкнувшись в себе, она общалась только с детьми, по телефону — с родителями, а больше никто ей был не нужен, и попытки свекрови взять на себя хозяйство она пресекала сразу. Это ее дом. Ее дети будут есть то, что она сама им приготовит. Лучшая еде та, что приготовила мать.

— Я отлично справляюсь сама. — Дана смотрит в окно. — Лидия Петровна, вам совершенно незачем все это делать.

Губы Лидии Петровны задрожали, и она обессиленно опустилась в кресло. За последние полгода она постарела и осунулась, седина густо укрыла ей голову. Весь смысл ее жизни теперь был во внуках, и она панически боялась, что Дана разлучит ее с ними.

— Даночка, я просто хотела тебе помочь.

— Мне неудобно пользоваться вашей добротой. Я все могу сделать сама.

— Значит, мне надо уехать? — Лидия Петровна почувствовала страшную пустоту внутри себя. Вот сейчас, сейчас это случится.

Но Дана удивленно подняла на нее глаза, и в них впервые промелькнула эмоция:

— Я не понимаю… Что вы имеете в виду?

— Я не нужна здесь и должна уехать? Я могу иногда приезжать к детям?

— Что вы такое говорите?

Дана словно очнулась. Она все поняла. Но Лидия Петровна истолковала ее слова по-своему.

— Ты не можешь запретить мне видеться с ними, — зашептала она. — Это жестоко, Дана, пожалуйста, я не буду останавливаться здесь, я найду гостиницу, чтобы видеть их, иногда, нечасто, хоть раз в месяц…

— Лидия Петровна, о чем вы? — Дана садится рядом с ней и обнимает ее за плечи. — Что вы говорите, вы сами себя слышите? Я вас вовсе не прогоняю, живите с нами, переезжайте насовсем. Да мне и в голову не приходило, что вы думаете такое!

— Ты… ты правду говоришь? — Лидия Петровна подняла на невестку глаза. — Я могу остаться?

— Господи, твоя воля! Конечно, можете. Да с чего вы взяли, что я стану выгонять вас? Ведь, кроме детей, у вас других родственников нет, как же я могу?

— И кроме тебя. — Лидия Петровна берет ладонь Даны. — Ты — жена моего сына, мать моих внуков. Ты — моя дочь тоже, как Стасик был сыном твоим родителям. Ты прости меня, я была виновата, но это все не со зла, я…

— Я понимаю. Не надо извинений.

Жизнь понемногу текла. Вадик приезжал уже к двум крестникам, и Лека восторженно визжал, катаясь на его могучих плечах. Лека рос веселым и смышленым мальчиком, но иногда его голубые глазки смотрели так знакомо — словно внутрь себя. И тогда он мог просто сидеть и рассматривать какую-нибудь картинку. О чем он думал? Кто знает, о чем думает двухлетний ребенок, глядя на рисунки в книжке…