Поцелуй анаконды - Иван Любенко

– Ого! – воскликнул он. – Похоже, тут чьи-то посторонние следы!

– Да откуда они, если ни на стульях, ни на ручках чужих отпечатков нет? – недоуменно выговорил Поляничко. – Вы уж, Лаврентий Августович, соблаговолите отнестись к этому делу со всем тщанием. Одно дело самоубийство и другое – злоумышленное отравление…

– Не извольте беспокоиться, Ефим Андреевич. Сейчас все сверю. Жаль только, что циркуляры предписывают снимать отпечатки пальцев по английской системе, типографской краской. А с ней одно мучение: уж больно сильно она в порах забивается. Вся проблема в том, что много в ней всяких примесей: ворвань, антраценовое масло, вар… Гораздо лучше было бы пользоваться штемпельной, особенно с подушечкой фирмы «Durabel». С ней работать – одно удовольствие. А еще лучше – ламповая копоть… Я пробовал – милое дело! Вон посмотрите, – он кивнул на разложенные карточки на диване, – откатал я пальцы у покойного, а узоры кое-где слились, хоть бери, стирай скипидаром и по новой мажь. Разве ж это дело?

– Может, вы и правы, – вздохнул Леечкин, – но раз правила есть, значит, их надо соблюдать. Тут уж ничего не попишешь.

– Скажите, господа, а подстаканник кто-нибудь трогал? – поинтересовался Ардашев.

– Нет, все стоит на своих местах, – ответил Леечкин. – А вас что-то смущает?

– Нет, просто проясняю для себя некоторые моменты. – Присяжный поверенный подошел к буфету и вновь спросил: – И эта колода карт здесь тоже была?

– Вероятно, – ответил Поляничко. – Выглядит как новая, недавно распечатанная. Признаться, я не придал ей никакого значения. Лаврентий Августович, – обратился он к эксперту, – проверьте, пожалуйста, ее на наличие чужих пальчиков.

– Сию минуту, Ефим Андреевич. – Эксперт Лещинский завернул стакан в бумагу и заключил: – На стакане обнаружены отпечатки пальцев правой руки неизвестного человека. К покойному они никакого отношения не имеют.

– То есть как? – Леечкин даже встал от удивления. – Получается, что антиквар пил чай из стакана, который кто-то брал в руки? Но зачем?

– Вероятно, затем, чтобы положить яд, – предположил Лещинский.

– Но для чего понадобилось вытаскивать чайный стакан из подстаканника? Разве нельзя было просто бросить туда отраву? – недоумевал следователь.

– Да, задача, – покручивая ус, проговорил Поляничко. – Но ничего, мы и ее решим. Сахарницу обработали? – Он повернулся к эксперту.

– На ней только следы пальцев хозяина.

– А карты? Что там?

– Так-с… сейчас… Следы почти не читаются. Скорее всего, они оставлены рабочими карточной фабрики. Но даже их фрагменты не совпадают ни с отпечатками покойного, ни с теми, что я нашел на чайном стакане.

– Скажите, а первая карта, случаем, не бубновый король? А последняя – не дама ли пик? – поинтересовался Ардашев.

– Точно… бубновый король первый, – растерянно пробормотал Лещинский, – и последняя – дама пик. – А откуда вы это узнали? Хотя… – Он замолчал на миг, а потом, осененный внезапной догадкой, вдруг воскликнул: – Я понял! Вам известно, в какой последовательности на фабрике пакуются в колоду карты? Да?

– Знаю, конечно: первым идет туз бубен, потом валет, дама и король треф, то же самое и с пиками, бубнами и червами, затем туз пик, двойка, тройка, четверка пик… Надо ли продолжать, если это обстоятельство не имеет ни малейшего отношения к данной колоде? Ее не только уже перетасовали, но и вынули две карты: даму треф и, возможно, валета той же масти. Я вполне уверен в том, что делали это в перчатках, дабы не оставить следов.

Изумленный эксперт быстро проверил карты и, подняв брови, вымолвил:

– Вы опять угадали! Но как?

Договорить Лещинский не успел, потому что в комнату влетел Каширин. Глаза полицейского горели, он был взволнован и, точно кипящий самовар, источал беспокойство. За его спиной стоял какой-то человек.

– Вчера у нашего жмурика гость был! Я все выяснил. Вот он, – сыщик указал на незнакомца, – сам все поведает.

– Да, собственно, господа, мне и рассказывать-то нечего, – пожал плечами мужчина весьма незавидной внешности: вместо правого глаза у него было изуродованное, будто прищуренное, веко и шрам в полщеки; правую ногу заменял деревянный скрипучий протез; правую руку он прятал в рукав; гусарские усы и военная выправка говорили о его офицерском прошлом. – Погода вчера была, я бы сказал, тихая, морозец небольшой. Вот и вышел последнюю папироску на свежем воздухе выкурить. Время было, я бы сказал, позднее. Мои ходики пробили уже одиннадцать. Слышу, калитка соседская скрипнула, и из нее вышел какой-то человек. Он торопливо перешел на противоположную сторону улицы, словно со мною не хотел встречаться. Лица его я не разглядел. Фонари у нас сами знаете какие, – только себя и освещают. Я лишь заметил, что он прихрамывал. Больше, к сожалению, ничего добавить не могу.

– Прихрамывал на левую или на правую ногу, не помните? – спросил Поляничко.

– Так, постой-постойте… – замялся свидетель, прикрыв лицо левой ладонью, и тут же встрепенулся: – Да! На правую!

– А одет он во что был? – вмешался Леечкин.

– Да как обычно: пальто, котелок, или нет… Шапка, пожалуй, – засомневался он и покачал головой, – нет, точно не скажу.

– Низкий или высокий? – не упустил своего вопроса Каширин.

– Примерно моего роста… или чуть ниже.

– А вы смогли бы его узнать? – судебный следователь вонзил в свидетеля острый взгляд.

– Вероятно, хотя и не уверен. Мне показалось, что у него был длинноватый нос.

– В таком случае извольте присесть, я опрошу вас в качестве свидетеля, – распорядился Цезарь Аполлинарьевич.

Из вводной части протокола следовало, что отставной штабс-капитан Владимир Петрович Лесгафт получил тяжелое ранение во время японской кампании: вражеская шимоза[22]оторвала ему три пальца на правой руке и ступню правой ноги. За штурм позиций противника он был награжден орденом Владимира с мечами и бантом. Вернувшись домой, офицер получил место в Губернском по воинской повинности Присутствии.

Дослушав показания и дождавшись, когда свидетель подпишет протокол, Ардашев незаметно для других прошел в лавку. Оглядевшись, адвокат взял со стола конторскую книгу и принялся ее листать. Удивительно, но покойный, несмотря на его неплохие доходы, был очень экономным человеком. Об этом говорили следующие записи расходов, понесенных в декабре месяце:

«1-го числа: булка – 2 коп., 1 ведро капусты – 25 коп., цирюльнику – 8 коп., извозчику – 15 коп., молоко – 6 коп., сметана и творог – 20 коп.;