Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

домике чудесно пахло дымком и свежим деревом. Его обстановка состояла из печки, на которой можно было готовить, ящика с ольховыми ветками, буфета, стола, стула и раскладушки.

– Сядьте, – скомандовала Хезер. – Выглядите ужасно. Может, выпьете? Или врача? У меня в машине есть бренди. Поехали-ка со мной – найдем врача в Линкольн-Сити.

– Я в порядке. Прст… очнь… спать.

– Вы же сказали, не можете заснуть.

Он посмотрел на нее осоловелыми воспаленными глазами.

– Не могу себе позволить. Боюсь.

– Господи! Сколько это продолжается?

– Св… свс… …кресенья.

– Вы не спали с воскресенья?

– С субботы? – сказал он с вопросом в голосе.

– Что-нибудь принимали? Стимуляторы?

Он покачал головой.

– Немного все-таки поспал, – сказал он довольно четко, но тут же вдруг задремал, как девяностолетний старик.

Она уставилась на него, не веря своим глазам, но он так же быстро очнулся и внятно спросил:

– Вы приехали ради меня?

– А ради кого? Нет, черт побери, за рождественской елкой! Мы вчера договаривались пообедать – вы не явились.

– Ой, – он широко распахнул глаза, силясь ее разглядеть, – извините. Я в последние дни не в себе.

Сказав это, он вдруг, несмотря на дикие глаза и растрепанные волосы, снова стал собой – человеком, чье чувство собственного достоинства уходило так глубоко внутрь, что на поверхности было едва заметно.

– Ладно. Наплевать! Но вы и к врачу не ходите, так?

Он кивнул.

– Будете кофе? – спросил он.

Это не просто чувство собственного достоинства. Гармоничность? Целостность? Как у необработанного куска дерева.

Бесконечный потенциал, неограниченная, безоговорочная целостность бытия без изъятий, без обязательств, без действий: бытия только самим собой и больше никем, бытия всем.

Таким она его вдруг увидела, и больше всего в этом прозрении поразила ее сила этого человека. Он оказался сильнее всех, кого ей приходилось встречать, потому что его нельзя было сдвинуть с центра. Вот почему он ей понравился. Сила притягивала ее, как свет – мотылька. Она выросла в любящей семье, но силы в ее окружении не хватало: не на кого было опереться, это другие на нее опирались. Тридцать лет она мечтала, что встретит кого-то, кого не надо будет подпирать, кто не станет на нее опираться никогда, ни в каких обстоятельствах…

И вот сбежавший от врача плюгавый псих с красными глазами – ее надежда и опора.

Жизнь – такая запутанная штука, что черт ногу сломит, подумала Хезер. Никогда не угадаешь, что дальше. Она сняла плащ, а Орр тем временем взял с полки чашку, достал из буфета банку с молоком и сделал ей крепкий кофе: девяносто семь процентов – кофеин, три – все остальное.

– А сами?

– Больше уже не могу. Изжога.

Ей так его стало жалко.

– Может, бренди?

Он взглянул с робкой надеждой.

– Вы от него не уснете. Наоборот, взбодритесь. Сейчас схожу.

Он посветил ей фонариком на улице. Ручей гремел, деревья застыли в тишине, над головой скалилась луна. Луна пришельцев.

Вернувшись в дом, Орр налил себе немного, отхлебнул, вздрогнул: «Хорошо!» – и выпил до конца.

Она поглядела на него одобрительно.

– Всегда вожу с собой пинтовую флягу. В машине обычно держу в бардачке, а то, если полиция тормознет, надо показывать права – фляга в сумке ни к чему. Но обычно держу при себе. Занятно: каждый год пару раз приходится очень кстати.

– Вот почему у вас такая большая сумка, – сказал Орр с хмельком в голосе.

– Само собой! Добавить, что ли, в кофе? А то больно крепкий. – Она плеснула бренди себе в чашку и заодно налила ему. – Как вам удается не спать уже часов шестьдесят-семьдесят?

– Я не то чтобы совсем не сплю – просто не ложусь. Можно вздремнуть сидя, но без снов. Чтобы снились сны, надо лечь – тогда большие мышцы расслабятся. В книгах вычитал. В принципе, работает. Пока настоящих снов не было. Но если толком не удается расслабиться, быстро просыпаешься. А в последнее время начались галлюцинации. Будто по стене что-то ползает.

– Вы так долго не протянете!

– Да. Знаю. Просто надо было уехать. От Хейбера.

Пауза. Похоже, на него опять накатило оцепенение. Он глуповато хихикнул.

– На самом деле я вижу только одно решение, – продолжил он, – убить себя. Но не хочется. Это как-то неправильно.

– Конечно неправильно!

– Но это надо остановить. Меня надо остановить.

Она не совсем его поняла, и вникать желания не было.

– Хороший у вас домик, – сказала она. – А как дровами пахнет! Лет двадцать этого запаха не чувствовала.

– Згрзняю воздух, – пробормотал он со слабой улыбкой.

Казалось, он вот-вот отключится, но она заметила, что на раскладушке он сидит ровно, даже не позволяет себе прислониться к стене. Он поморгал.

– Когда вы постучали, я решил: сон. Поэтому сраз… не сраз… открыл.

– Говорите, намечтали себе этот домик во сне? Скромненько. Почему тогда не придумали себе шале на морском берегу в Сэлишане или замок на мысе Перпетуа?

Он нахмурился и покачал головой:

– Хотел только это.

Еще поморгав, он спросил:

– Что случилось? С вами что случилось? В пятницу. У Хейбера. На сеансе.

– Так я как раз и приехала спросить!

От этих слов он проснулся.

– То есть вы поняли…

– Видимо. Я чувствую, что что-то произошло. С тех пор как будто на одних и тех же колесах сразу по двум путям еду. В воскресенье в собственной квартире налетела на стену! Видите?

Она показала чернеющий под шоколадной кожей синяк на лбу.

– Там оказалась стена, хотя там не было стены… Как вы с этим живете? Как вы вообще понимаете, где что находится?

– Я и не понимаю, – ответил Орр. – Все время путаюсь. Если так и должно происходить, то хоть не настолько часто. Перебор. Уже не знаю: я сошел с ума или просто слишком много противоречащих сведений. Я… Просто… Вы что, действительно мне верите?

– А что остается? Я же видела, что случилось с городом! Как раз смотрела в окно. Только не думайте, что я хочу верить. На самом деле не хочу, пытаюсь не верить. Боже, кошмар какой-то. Но этот Хейбер, а? Он ведь тоже не хотел, чтобы я поверила. Так заболтал меня сразу. Но то, что вы сказали, когда проснулись… И потом эти стены на пустом месте, и на работу пошла не на ту улицу… И вот хожу и думаю: а что еще ему приснилось после пятницы? Уже, наверное, все изменилось, только я не знаю, потому что меня рядом не было. И я начинаю думать, что́ именно изменилось, и вообще не понимаю, осталось ли что-то настоящее.

– Вот именно. Слушайте, вы ведь знаете про