Двойной Киндер для Блудного Санты - Габриэлла Риччи

Наивной девственницей, провинциалкой. Хотела пуститься во все тяжкие, отомстив тем самым папе, который накануне, в ответ на ее неуклюжее признание за стенами альма-матер, заявил, будто его сердце принадлежит другой. Вот так-то. И мама решила: пусть видит, что потерял.

Пьяный угар, громкая музыка, темнота туалета. Без защиты. И две полоски, которые заявят о себе позже, но все равно так не вовремя.

«Никогда не забеременею так», — решила я для себя, впервые слушая рассказ мамы и внутренне содрогаясь.

Позднее их свел случай. И то ли отношения с первой любовью не заладились, то ли мама изменилась за время разлуки, но отец посмотрел на нее совсем другими глазами. А уж когда узнал обо мне… Проходу ей не давал. Ухаживал красиво, дарил всякие безделушки, заботился… И не проходило и дня, чтобы не признался в любви. Мама смеялась: «Как о тебе узнал, будто выключателем в мозгу щелкнули».

Ну, а до той поры, до знакомства с отцом и женитьбы родителей, я жила в деревне. С бабушкой и дедом — людьми строгой закалки, и к прочему ветеранами Великой Отечественной, — куда меня сплавила мать, предпочтя продолжить обучение и заняться карьерой.

Дед был контуженным, и малость не в себе. По крайней мере, об этом шептались односельчанки в цветастых платках, выгоняя вечерком попастись гусей и надеясь, видимо, что играющая неподалеку маленькая Лида не вслушивается в старушечьи разговоры. А меня терзало любопытство. То самое, что сгубило не одну кошку. Понимала ли я тогда смысл слов? Вряд ли. Но стоять по полдня коленками на кукурузе за малейшую провинность — очень больно, уж поверьте мне на слово. Крайне не рекомендую.

Наверное, я пошла в мать своей замкнутостью. А может, уже тогда во мне говорила гордость и нежелание ударить в грязь лицом перед похваляющимися и гордящимися своими родителями сверстниками, — не знаю. Но одно оставалось неизменно: на людях я держалась этаким беспечным тепличным цветком, у которого все хорошо. Так что актриса из меня, может, и никудышная, но обязанность играть роль, можно сказать, мне привили с молоком матери. Вернее, буренки Машки.

Я вышла из машины, подав руку открывшему дверцу Штефану. Одернула шубу. Окинула взглядом жилой дом в десять этажей. За спиной послышались звуки отъезжающего такси; мне на спину приятной тяжестью легла мужская ладонь, и мы двинулись ко входу в подъезд.

Пока ехали в лифте, Штефан объяснял, как правильно обращаться к его родителям. К его матери я могу обращаться как к Елене Николаевне, без всяких заморочек, поскольку говорить будем на русском. Но к отцу уместно только обращение «хэр Густав». Сестру зовут Анна. Вроде, несложно. Разве что, есть вероятность ошибиться с непривычки и от волнения.

Ну да ладно, разберемся по ходу парохода. Благо, за собственными мыслями эмоции уже улеглись.

Дверь нужной квартиры, что располагалась на самом верхнем этаже, нам открыли быстро. Видимо, ждали.

— Надеюсь, у тебя была веская причина задержаться, Мистер Зануда, — сморщила веснушчатый носик девушка и осеклась, заметив меня.

На вид ей было не больше двадцати трех. Чуть узковатое лицо с утонченными чертами и остреньким подбородком. Большие, не слишком глубоко посаженные знакомо синие глаза, такой же высокий рост. Приятная фигура, которую не портила даже нелепая голубая пижама с принтом в виде единорожков. Волосы, правда, отливали медовой рыжиной, в то время как мой немец был брюнетом. Но на фоне прочего этого было ничтожно мало, дабы усомниться в родстве Штефана и… Анны, полагаю.

— А это… кто? И где Софи? — уставилась она на брата, комично приоткрыв пухлый ротик. Спесь как рукой сняло. Но своего прикида она, кажется, не стеснялась ни разу: как стояла, перегородив вход, так даже и не думала сдвинуться с места.

А я про себя подметила, что между собой они, скорее всего, всегда говорят по-русски. Так что общение со мной не будет напрягать Циммерманов в плане переключений между языками. На худой конец, есть же еще английский. Волноваться точно не о чем.

Объяснил бы еще кто это взбунтовавшемуся в груди сердцу. Да и мысли как назло крутились вокруг забавных единорожков. Ну разве не милота? Тоже такую хочу! Ну и что, что мне почти тридцатник? Дома ведь никто не увидит. Все, решено! Как вернусь — закажу через интернет что-то в таком же духе.

Уф… Еще немного — и мифические лошадки сделают калейдоскоп…

Стало вдруг нестерпимо душно.

— Моя девушка, — прозвучало как гром среди ясного неба, обрывая сумбурный поток сознания. Я даже в обморок передумала падать, хотя как раз тут-то и надо бы.

Кошмар! Он правда сказал это?! Вслух?!

Ноги моментально стали ватными! В ушах заложило от грохота сердца. Как я только не шмякнулась в этот момент — ума не приложу! Мы с Аней разом уставились на Штефана.

— Что-о-о?! — выпучила она глаза.

Мне, честно, хотелось спросить о том же самом, но я и сообразить-то толком не успела. В этот момент из квартиры послышался женский голос:

— Анют, все хорошо? Кто там?

— Да, мам! Наш программист. Явился не запылился. — И добавила тише, обращаясь уже к брату: — А что Соня? Ты ведь сделал ей предложение и…

Штефан усмехнулся:

— Ань, в квартиру-то пустишь? Или прям здесь допрос проведем?

— Ой! Точно… Проходите, — спохватилась она, отходя подальше. Приветливо мне улыбнулась, здороваясь на немецком, а следом, видя мое замешательство, на английском. И сказала виновато: — Я Анна, сестра этого обалдуя. Вы простите за мою реакцию… Мы с ним немного с разных планет, часто друг друга не понимаем, как это принято в обычных семьях.

— Лидия, — слабо улыбнулась я в ответ на звонкий смех, позволяя Штефану помочь мне снять шубу. Упоминание Софии слегка омрачило мой и без того шаткий настрой.

Аня меж тем шепнула брату, теребя тонкую цепочку на шее и наблюдая за нами:

— А она красивая. С открытым лицом, будто книгу читаешь. И в ней нет той адской перчинки, как во взгляде Софи. Даже сравнивать не хочется, — чуть поморщилась она, рассчитывая, что я не замечу. — Знаешь что? Я таких мало видела. Искренних.

— Можно узнать, на что ты намекаешь? — с деланным непониманием сощурился Штефан.

Я зашла в ванную, куда меня с любезностью проводили, а перед тем только и успела заметить, как Анька закатила глаза:

— На то, что пора бы уже включать мозг, братишка.

— Без сопливых разберемся, — фыркнул он.

— Язвишь и «мыкаешь»? Хороший признак, — со знанием дела съехидничала она. Явно ведь знала брата, как облупленного!

Идиотская улыбка так и распирала. Я не узнавала