История вампиров - Монтегю Саммерс

Как показал Софокл в своей великой драме, которую многие не без оснований считают высочайшим образцом греческой трагедии, героизм Антигоны в деле осуществления угодного богам милосердия возносит эту девушку к вершинам силы духа. Ради того, чтобы бросить несколько пригоршней земли на тело брата, лежащее непогребенным на поле брани под Фивами, Антигона с радостью готова пожертвовать своей собственной жизнью. Героиня преступает искусственный закон, сотворенный ненавистным тираном-временщиком, и лицом к лицу противостоит правителю Фив. Движимая суровым чувством долга, она спокойно, без бравады и показной дерзости, предпочитает мелочным и преходящим законам вечный суд сил более древних и величественных, чем трон самого Зевса. Словно от ничего не стоящего пустяка, словно от сущей мелочи, она отказывается от брачного обещания, данного своему жениху Гемону, и безмятежно, торжественно направляется к тому месту, где ей суждена трагическая гибель. Это неуважение к человеческому законотворчеству, это ледяное презрение к человеческим страстям, к самой любви придает характеру героини некую монументальность, и само очарование ее благородства проникнуто какой-то величественной холодностью: напоминание о том, что и в крайней отрешенности Антигоне, этому чистейшему образу древнегреческой девушки, далеко до испанской духовидицы, святой Тересы, которая вещает о тщете человеческих страстей и о необходимости неуклонно следовать вечному закону, и страницы ее рукописей леденят сердце и в то же время ярко светятся, обжигая, как огонь. Итак, в благородной решимости Антигоны нет места чувствам. Есть лишь пара штрихов, которые могут показаться уступкой человеческим слабостям, но по сути только подчеркивают и делают еще более жутким отсутствие романтических переживаний. В эписодии четвертом (коммос) героиня скорбит о том, что ее брачный союз так и не осуществился, между тем как ранее для своего нареченного у нее нашлось не более шести слов, заочно произнесенных в его адрес:

Размышляя о непоколебимости и суровой чистоте намерений Антигоны, мы можем в какой-то мере осознать, как страшен вдохновлявший ее идеал, и почувствовать, на что были готовы древние греки ради соблюдения всех необходимых ритуалов, какой ценой готовы были они выполнить свой последний долг перед умершими.

Павсаний сообщает, что Лисандр навеки запятнал свою честь не только тем, что предал смерти кое-кого из военнопленных, но и тем, „что даже не бросил по несколько горстей земли на их мертвые тела“.[145] Надо отметить, что древним грекам, если уж ничего другого сделать было нельзя, хватало даже, такого чисто символического погребения. Естественно, это был предельный минимум, но и его было достаточно, и аттический закон предписывал эту небольшую церемонию всем, кому случалось наткнуться на непогребенный труп.

Нам подобное действо может показаться если не пустячным и бесполезным, то, во всяком случае, совершенно неадекватным. Но для греков — а кто знает, насколько в этом деле они были мудрее нас? — такой ритуал имел мистическое значение, ибо представлял собой, по удачному выражению Элйана, „исполнение некоего мистического закона благочестия, установленного самой природой“.[146] Бытовало даже поверье, будто животные, набредая на трупы себе подобных, стараются лапами наскрести немного земли и набросать ее на мертвое тело. Для современного человека погребение в земле или, как вариант, кремация, являются необходимым и пристойным способом избавления от покойников. Однако в сознании древних греков подобные ритуалы значили нечто гораздо большее; это включало в себя и стремление обеспечить благоденствие чего-то нематериального, но существующего постоянно, т. е. души или духа. Пока сохраняется тело, душа может каким-то образом быть с ним болезненно связана. Это убеждение, как мы уже отмечали, разделял Тертуллиан и многие другие древние авторы. Но разложение тела означает, что душа больше не принадлежит нашему миру, где у нее уже нет постоянного места, а в состоянии беспрепятственно перебраться в свои собственные чертоги, которые готовы к ее приему и к которым она готова сама. В древности Люди из чувства долга, в порядке религиозных обязательств помогали в этом умершим и, как мы убедились на примере Антигоны — самом знаменитом примере такого рода, — ради выполнения подобных обязательств были готовы на все, на любые жертвы. Это уже в более позднее время, особенно под влиянием славянских поверий, люди стали выполнять свой долг перед умершими, движимые не только любовью, но и страхом, ибо большинство теперь считало, что те покойники, чьи тела не подверглись разложению, могут вернуться — в Виде оживших трупов, вампиров, стремящихся утолить жажду мести живым людям, чудовищ, одержимых страстью пить горячую, дымящуюся кровь. Поэтому и погребальные обязанности люди стали выполнять не просто ради умерших, но еще и для того, чтобы обезопасить себя.

С этими представлениями очень тесно связано поверье, будто вампирами становятся те люди, которые умерли, будучи преданы церковному проклятию — анафеме, т. е. скончались отлученными от церкви. Отлучение — это главное и самое серьезное наказание, которое может наложить церковь; естественно, такое суровое наказание предполагает и наличие серьезного преступления. Грубо говоря, анафему можно определить как лишение виновного в преступлении всякой возможности получать обычные духовные блага, которыми пользуются все члены христианского общества. Конечно, есть и другие исправительные меры, влекущие за собой утрату определенных прав — в их числе такие виды наказаний, как временное отрешение от должности для церковников, интердикт для церковников, мирян и целых общин, лишение определенных прав ex delicto (согласно проступку) и прочие. Отлученный от церкви, не перестает быть христианином, ибо факт его крещения отмене не подлежит, но такого человека считают как бы изгнанником, и даже, можно сказать, как бы несуществующим для церковных властей — во всяком случае, временно. Подобному изгнанию приходит конец — а этого горячо желает сама церковь — как только правонарушитель приносит соответствующие извинения, но до тех пор его статус сравним с положением чужака, изгоя или иностранца.

Поскольку отлучение от церкви означает утрату духовных привилегий, которыми пользуется определенное общество, отсюда следует, что отлучить можно только тех, кто по какому-либо праву принадлежит к данному обществу. Более того, строго говоря, можно заявить об отлучении только крещеных и живых людей; этот пункт мы подробно рассмотрим позднее. К тому же для того, чтобы попасть под юрисдикцию forum externum (внешнего суда) — так как только эта инстанция и может наказывать отлучением от церкви — проступок, навлекающий подобное наказание, должен быть публичным и внешним. Ибо существует очень четкое различие между тем, что относится к сфере forum externum, т. е. публичного церковного суда, и forum internum (внутреннего суда), или суда совести. Новто же время папа Лев X в своей булле "Exsurge Domine" от 16 мая 1520 года должным образом осудил двадцать третье заявление Лютера, согласно которому "отлучение от церкви — это сугубо внешнее наказание, не лишающее человека права на духовные молитвы церкви". Папа Пий VI в булле "Auctorem Fidei" от 28 августа 1794 года также осудил сорок шестое заявление пистойского псевдособора, в котором утверждалось, что отлучение от церкви имеет чисто внешнее воздействие, ибо по природе своей исключает человека из сферы внешнего общения с церковью, будто бы, как упрекал папа авторов этого документа, отлучение не является по существу наказанием духовным, связанным с небесами и затрагивающим людские души.