Какая чушь. Как 12 книг по психологии сначала разрушили мою жизнь, а потом собрали ее заново - Мэриэнн Пауэр

Господи, почему никто до сих пор не понял, что я творю и какие меня ждут последствия?

Я услышала, как она вздохнула.

– Ангел, ты не обязана делать это, если не хочешь.

На секунду меня успокоил ее ласковый голос – голос, который всегда помогал мне улыбнуться и почувствовать себя лучше. Но потом я собралась. Было не время расслабляться. Было время сосредотачиваться.

– Весь смысл в том, чтобы чувствовать себя некомфортно. Я не могу распускать нюни, – сказала я неуверенно.

– Я думала, весь смысл в том, чтобы стать счастливее. А ты не выглядишь счастливой.

– А вот и выгляжу! – я сорвалась, прежде чем повесить трубку, и начала петь Адель.

2 дня. Я проснулась с уже знакомой перепалкой в голове.

Я не могу этого сделать.

Ты должна.

Я не хочу.

И что? Не будь размазней!

Я посмотрела на телефон и увидела 3 пропущенных от мамы. Она уехала на свадьбу в Ирландию, поэтому было странно, что она звонила. Как только она далеко уезжала, телефон становился будто радиоактивным – она не трогала и даже не смотрела на него, в страхе вернуться домой со счетом в 3 тысячи фунтов.

– Твой дядя умер, – сказала она в слезах, когда я дозвонилась.

Мамин любимый младший брат ушел со свадьбы пораньше, почувствовав себя не очень хорошо. Через несколько часов у него случился сердечный приступ, и он скончался. Ему было всего 59.

Так что на следующий день, вместо подготовки к поездке на Уэмбли, чтобы составить конкуренцию Адель, я полетела в Ирландию на похороны. После того звонка все мои дурацкие страхи о пении для дурацкого тв-шоу казались… дурацкими.

В церкви было столько людей, что они стояли не только в проходе, но и снаружи. Мы шли за гробом 4 мили от церкви до кладбища вдоль старой прибрежной дороги. Стояла тишина, которую нарушало только топанье черных ботинок.

Поминки были дома. Мои кузены сидели на кухне, наливали бесконечные чашки чая и стаканы виски и разговаривали об отце.

Мой дядя Джеральд был фермером, но в первую очередь – курильщиком и любителем чая. Он всегда сидел за кухонным столом, с чашкой в одной руке, с сигаретой в другой, смотрел в окно и слушал радио. Между часами мечтаний и тишины он делал заявления о современной музыке. Например: «Леди Гага с каждым днем все больше походит на Мадонну». Это звучало забавно из-за густого ирландского акцента, но еще больше очарования добавлял образ: грязные резиновые сапоги, дырявые джинсы и сорокалетний свитер.

Мои кузены вспоминали день, когда он разъезжал по полям на своем тракторе, крича: «Нет, нет, нет…» Они не могли понять, на что он так кричал. Оказалось, он пел песню Эми Уайнхаус: «Они пытались отправить меня на реабилитацию, но я сказала: „Нет, нет, нет“». Вспоминали его талант покупать машины с разными изъянами. Был автомобиль, который сигналил с каждым поворотом руля. Мы очень смеялись, представляя, как он попадает на кольцевую дорогу, бибикает и ругается.

Его очень любили. Даже когда его дети переехали, их друзья продолжали заходить к нему в гости.

Он был рад каждому и выслушивал любые проблемы, поворачивая голову и цыкая, как бы говоря: «И правда, что тут поделаешь?» Это был кивок, который все ставил на свои места. В мире, который двигался и менялся, он оставался неизменным, константой.

Уже ночью в пабе я разговаривала со вторым кузеном, который пытал судьбу в Америке.

– Вот что важно – семья и друзья. Остальное не имеет значения, – сказал он, рассматривая скорбящих.

Я согласилась.

– Ты все еще занимаешься журналистикой? – спросил он.

– Да, но не так много, – я рассказала ему про селф-хелп. – Сейчас я должна быть на прослушивании на X Factor в рамках терапии отказа.

Он посмотрел на меня с беспокойством.

– Твоя жизнь была настолько плоха, раз ты пошла на это? – спросил он вежливо.

Как только он это сказал, мне стало стыдно.

Конечно, моя жизнь не была плохой. Кто угодно сказал бы, что она была хорошей. На фоне похорон моего дяди весь этот год показался мне абсурдом.

Джеральд едва покидал свою кухню, и каким-то образом затронул сотни людей своей добротой и пониманием. Он слушал. Он был рядом. Не делает ли это его большим гуру, чем авторы всех тех книг, которые я читала? Я должна была быть как он, а не как Ронда Берн. Просто хорошим человеком. Стараться изо всех сил. Быть благодарной за то, что имею.

Когда я вернулась домой, я бросила терапию отказа. Не могла о ней слышать. Меня тошнило от селф-хелпа и от самой себя.

Позвонила Сара, но я не взяла трубку. Я не знала, что и кому я могу сказать.

К концу апреля все вернулось на свои места. Целыми днями я работала, спала и смотрела телевизор. Не получала отказы, не повторяла аффирмации, не смотрела на Карту желаний. Не просыпалась в ожидании, что именно сегодня я должна выпросить комнату в Claridge’s, позвать Джорджа Клуни на свидание или попасть на обложку Vogue. Я чувствовала облегчение.

– Так ты бросаешь селф-хелп? – спросила Рейчел. В ее голосе звучала надежда.

– Не знаю, мне просто нужен перерыв. Посмотрим, – ответила я, продолжая медленно закапываться в рутине.

Так продолжалось до тех пор, пока в мае я не нашла кусочек бумажки в своем дневнике. «Комфорт жутко переоценен для тех, кто хочет прогресса в жизни», – говорилось там. «Твоя зона комфорта будет скорее клеткой, из которой ты не сможешь выбраться, чем безопасной зоной для приюта. С этого момента воспринимай комфорт как врага своего личностного роста…»

Я распечатала это с сайта Джейсона Комли в начале апреля. Я осмотрела свою комнату, где все выходные смотрела по телеку какой-то бред, – везде были стаканы, грязные джинсы, полупустые чашки с кофе… это была моя захламленная клетка.

Я продолжила читать: «Страх отказов не дает нам проявить реальный потенциал… Он превращается в тоску и чувство неполноценности».

Это была правда. Может быть, селф-хелп – это самовлюбленно и нелепо, но чем лучше были захламленность и отчаяние? Не очень хотелось жизни, полной тоски и неполноценности. Я хотела использовать свой потенциал во что бы то ни стало.

Последние слова Джейсона звучали как боевой клич: «Выбери своего господина. Подчиняйся страху и эмоциям все оставшуюся жизнь или выбери отказ».

Я выбрала отказ. Снова.

– Но, если она тебе так не нравится, почему ты просто не выберешь другую книгу? – спросила Рейчел за завтраком.

– Я ненавижу ее, но это больше, чем ненависть. Она уже слишком много для меня значит, и мне придется за нее взяться.