Пора домой (сборник) - Яна Жемойтелите

Вороны, выклевывавшие что-то с земли, при его приближении прервались и тоже пристально, с чисто человеческим любопытством на него зазевались. Не оборачиваясь, он поспешил вперед, но воронье снялось с места и беспардонно расселось на пути. Матвей швырнул птицам семечек, они тут же наскочили на угощение, покаркивая с признательностью. Странно, но между ними обозначилось понимание, какового для Матвея давненько уже не случалось ни с кем из людей.

По возвращении домой проклюнулось подобие радости: ничего особенного не стряслось от того, что он случайно, в минуту слабости, доверился другой женщине. Марина встретила обычной ворчней с примесью легкой обеспокоенности его поздним возвращением, на что он только отмахнулся: «Проверял тетрадки».

За ужином, алчно набросившись на вчерашний супчик, Матвей исподтишка наблюдал за женой, полагая, что женщины нюхом чуют измену. Однако жена орудовала на кухне по-прежнему бойко, хозяйка-то она была стоящая – это Матвей отметил про себя как бы ей в плюс, с новой силой ощутив душок собственного предательства. Надо бы с ней поласковей! Журба уже прокручивал в уме, как они сейчас привычно лягут в постель, – не пристал ли к нему запах чужой женщины?.. Любовь источала запах травы, непривычный в городской квартире. Матвей припомнил, что так пахнет полынь на заходе солнца, когда дневной дух хозяйственной деятельности уже спит и воздух насыщен чистым ароматом полей… Этот запах был из юности, из родного села. Но где его сумела поймать Любовь? Ведь уборщица должна припахивать хлоркой.

Нырнув под одеяло, Матвей прижался боком к жене, как бы в извинение: «Я здесь, вот, я никуда не делся!» Марина заерзала, почувствовав некоторое беспокойство мужа. Он попытался ее приобнять – робко, стесняясь. Она приподнялась на локте, пытаясь разглядеть в сумерках его лицо:

– Опять ты со своими глупостями!

– Да ладно. – Он легко, как бы в шутку, ткнулся носом ей в шею.

– Бабу хочешь – любовницу заведи, а я и так кобыла заезженная.

– Да ладно тебе, ладно… – Матвей налегал, пытаясь заглушить истину. Подспудно возникало сравнение: тело жены казалось рыхлым, тестообразным по сравнению с крепким телом Любови, скользящим под пальцами. Марина пахла мылом, в волосы ее въелся стойкий кухонный запах. Плоть соприкасалась с плотью, но эта встреча осталась просто прикосновением, в котором не было таинства.

– Да зачем это надо? Зачем это? – жалостливо плакалась жена, высвобождаясь.

Утром Матвею казалось весьма странным, что его могло уже и не быть. Он радовался жгучим глоткам чая, по-новому смакуя привычную снедь. Он заглядывался в окно на птиц, полагая почему-то, что им известна его тайна. Хотя сам же посмеивался наивности предположения, будто пернатые свидетели вчерашнего безобразия разнесли сплетню по всей округе. Какое им-то дело до мира людей?

Школа встретила приветливо. Даже мебель, онемевшая вчера, выглядела дружелюбно, и Матвей опять удивился, что это он лезет в душу вещей? Вещи безразличны, даже если в самом деле способны созерцать, внимать, ужасаться. Единственно, его теперь не отпускал стыд перед Любовью. Как он выглядел в ее глазах? Что можно о нем подумать? Случайный секс, как принято говорить в телесериалах! А что иное может произойти спонтанно, через час после знакомства? И какого знакомства, боже! Хотя, возможно, именно слабость его извиняет.

Теперь он жаждал только просить у нее прощения. Ведь если оставить все как есть… рано или поздно они столкнутся в школе и – что он скажет тогда? Или пройдет мимо, будто они не знают друг друга?

Едва дождавшись конца уроков, Матвей направился к ней. Он смутно помнил расположение домика в переулке, среди таких же домов. Кажется, там на углу булочная… Матвею врезалось в память, что это на первом этаже и дверь обита красным дерматином. Ткнувшись наугад в несколько подъездов, он наконец нашел ее квартиру. Не раздумывая, дабы не расплескать смелости, позвонил. Голосок звонка прожурчал что-то неожиданно музыкальное, совсем некстати.

Любовь открыла незамедлительно, как будто поджидала под дверью. На ней было то же серенькое платье, теперь «трезвыми» глазами Матвей приметил, что оно не такое уж простенькое, ладно скроенное, хотя что он понимал в этих платьицах?

– Ты? – Она выказала недоумение.

– Я… – Он стушевался, вцепившись в портфель как в спасательный круг, потому что от одного ее слова обрушилась вновь обретенная жизнь.

– Проходи.

Она передвигалась по дому пританцовывая, на ходу сунула в рот яблоко:

– Я с работы, еще не обедала.

– Разве ты с самого утра в школе?

– С другой работы, из училища. Преподаю хореографию в училище культуры.

Матвея хватило лишь на междометие.

– А ты как думал? Я балерина на пенсии, потом, у меня еще травма голеностопного сустава, в училище дали только полставки… – она выдернула из тапочка босую ступню, гибкую, как ладонь. – Ты знаешь, что такое голеностопный сустав?

И снова комната поплыла, и яркий день смазал легкий аромат полыни – мази, как он узнал, которой она массировала травмированный сустав. Он не мог надивиться ее ступне – жилистой, с высоким подъемом, выгибавшейся дугой, подобно лепестку белой лилии. Маленькое живое чудо почти полностью умещалось в его ладони. Какой же дефект мог быть в этом шедевре?

Неожиданно для себя сквозь подкатившую волну восторга он глупо спросил:

– Ты меня любишь?

– Обожаю, – Любовь вернула ступню в тапок, стряхнув наваждение. – Пойдем есть, я голодная. Мне еще в школу к шести.

– Я провожу?

– Проводишь, проводишь.

В ее глазах жила неугасающая усмешка, придававшая несерьезный оттенок всему, что она делала. Даже ела она как бы понарошку, поклевывая что-то с тарелки. В ее присутствии Матвей постеснялся есть, хотя она и ему положила. Вилка отказывалась подчиняться, и огурец ускользал, рождая досаду. Матвея не отпускала мысль, что вот сейчас все случится как в прошлый раз. Он с трепетом ждал этой минуты, но и боялся, а вдруг да сорвется.

– Тебе к шести на работу?

– Торопишься?

– Нет, просто уточняю.

Она, казалось, нарочно задерживала чашку у губ, испытывая его терпение. Потом мыла посуду, не спеша вытирала тарелки…

В родном подъезде смердело котами. Запах, к которому он успел притерпеться, заново попер в ноздри, вызвав, кроме неприязни, удивление: как же он прежде не замечал? Матвей слегка потоптался возле двери, впитывая бытовые звуки: нудный голос радиоточки и чье-то треньканье на пианино. Теперь они обрели новое качество возвращения к жизни, которую он было перестал ощущать.

Жена потянула носом:

– Чем от тебя разит? Каким одеколоном?

– Нет, это в кабинете жидкость пролили для мытья стекол. Там уборка…

Он прикусил язык, решив, что проговорился, помянув уборку. Он ни на секунду не переставал думать о Любови, что вот сейчас она убирает в школе…