Пора домой (сборник) - Яна Жемойтелите

Так Валерия впервые вышла замуж, когда ей было уже за тридцать. Не то что мужчины прежде не обращали на нее внимания, вовсе нет. Судя по фотографиям, она была женщиной манкой, хоть и миниатюрной, к тому же всегда очень хорошо одевалась… Скорее всего, среди ровесников ей просто не нашлось жениха под пару. Может быть, мужчин раздражал ее интеллект. Поначалу им, естественно, нравилась умная барышня, однако вскоре они на фоне ее ума начинали ощущать собственную ущербность и поэтому подспудно пытались унизить ее. Она однажды осторожно обмолвилась, что мужчин вообще испортила война – они пристрастились к водке, их вообще осталось сравнительно мало, по этой причине каждый фронтовик ощущал свою самоценность… Иван Трофимович, напротив, был человек очень деликатный. «Генерала отхватила, – шептались у нее за спиной с явным оттенком зависти, что, мол, почему это некоторым достаются лучшие куски. – Задницей покрутила, он и не устоял». Мать Ивана Трофимовича, старуха Есинская, Валерию даже не пожелала видеть, «она же плебс». Поэтому обосноваться им пришлось не в генеральских апартаментах, а в отдельной квартирке при Военно-медицинской академии, в которой огромному Ивану Трофимовичу было просто физически тесно. Он так и остался для Валерии учителем – в первую очередь, потом старшим товарищем, другом, звал ее Валеркой – как приятеля. С ним она обрела какой-никакой домашний уют, хотя в быту Иван Трофимович оказался человеком как раз неуютным. Он очень много курил, даже за обедом. В еде был неприхотлив, обед проглатывал моментально, даже не успев распробовать, от этого Валерии бывало немного обидно – чисто по-женски, она ведь старалась, чтоб было вкуснее…

Откуда я знаю такие подробности ее семейной жизни? Однажды, будучи еще в здравом уме, до той самой зимней трагедии на озере, Валерия сама пересказала мне свою жизнь с Иваном Трофимовичем. Я не была ей близкой подругой, собственно говоря, в душевном плане я была ей просто человеком со стороны. Однажды мне заказали статью о ней в юбилейный выпуск газеты, посвященный очередной дате Победы, так мы познакомились. Потом я стала заходить просто так, иногда она сама звонила и приглашала на пироги…

Так вот, была ли у них любовь с Иваном Трофимовичем – она так и не успела понять. Было ли счастье? Что-то очень похожее на счастье случилось, когда Валерия с блеском защитила кандидатскую, обработав сто тридцать три истории болезни по своему профилю – раку пищевода. Радость случалась, когда шел на поправку безнадежный больной, на котором поставили крест медицинские светила. Все остальное на этом фоне, наверное, казалось не важным. Через четыре года она надела траур – черные кружева на голову, черный воротничок… Зима тянулась мучительно долго, снега почти не было, от этого дни слились в бесконечный темный кошмар. «Изображает скорбь, – однажды раздался шепоток в трамвае. – А как эффектно: личико в черных рюшах. Понятно: наживка на мужика». В больнице говорили, что Валерия выжала из Есинского последние соки, если бы не она, может, он бы еще протянул. Служебную квартиру при Военно-медицинской академии она потеряла, да и при чем тут вообще была квартира, если ушел друг, защитник?! Смерть, которой Валерия вообще умела противостоять, на сей раз победила. Впрочем, рано или поздно она побеждает всегда, поэтому в тот момент Валерия впервые задумалась, чего стоят все их усилия, если, по сути, они просто продлевают больным беспросветный кошмар бытия…

На кафедре хирургии Медицинского института нашего городка открылась вакансия доцента. Вдобавок обещали квартиру и некоторые другие блага. Так Валерия Есинская оказалась здесь. Наверное, принципиальной разницы для нее не существовало, в каком именно городке определиться: больные везде найдутся. Главное – скрыться от черной зависти, обусловленной даже не ее природным талантом, талант, в конце концов, прощается, когда приносит окружающим практическую пользу, как прощается и красота, если за ней обнаруживается убогое содержание – в этом случае над красоткой просто-напросто хихикают. Но вот если все эти качества достаются в совокупности одной-единственной женщине, тогда ее изящную фигурку будут затирать на задний план всеми правдами и неправдами, лишь бы не мозолила глаза совершенством облика. И вот кафедры хирургии нашего провинциального мединститута прежде Есинской достиг слушок, что диссертацию-то на самом деле писал ее муж, большая шишка в военной медицине, который концы отдал совсем некстати… Об этом, как ни странно, мне рассказали на поминках бывшие санитарки из горбольницы, которые Есинскую как раз любили, просто потому, что она всякий раз непременно справлялась: как дети? как муж? не пьет? не обижает ли? А шубки ее, которые она вроде бы даже сама шила из искусственного меха, случалось, санитарки тайком на себя примеряли, уж больно ладно были скроены, по французским лекалам, у нас таких и сейчас не купишь, одно турецкое барахло в магазинах, да еще стоит как две пенсии… Так что вовсе не заслуженно про Валерию Павловну болтали, завидовали просто, это ж понятно. Поэтому и убить хотели из зависти. Больных она жалела. Другим-то хирургам разве жалко больных? У них один разговор: отрезать, что плохо растет. А Валерия Павловна к больному подойдет, по животу его ласково так погладит, лишнее тоже отрежет, конечно, только аккуратно, и шов красивый положит. Поэтому больные Валерии Павловне цветы дарили, один мужик однажды целого палтуса принес. А иным хирургам в лучшем случае вафельный тортик подарят, да еще коробку резинкой от трусов перевяжут, был и такой случай…

Так вот, по поводу покушения на убийство. На Валерию Есинскую напали под вечер, когда она возвращалась с кафедры домой через железнодорожный мост, место малообитаемое и вообще жутковатое. Внизу снуют поезда, поэтому криков никто не услышит. Можно подумать: мало ли кто там на мосту на людей нападает, может, просто пьяная компания занялась разбоем. Нет, эти парни сперва уточнили: «Валерия Павловна?», чтоб по ошибке другую женщину не укокошить, а подхватили ее под руки, поволокли вперед и уже к перилам приперли, чтобы вниз, на пути, скинуть. Через несколько минут должен был пройти мурманский поезд, мокрое место осталось бы от Есинской… А вот тому, как Валерия объясняла свое спасение, я не очень-то верю. Будто бы она закричала: «Что вы делаете, ребята! Я хирург, я людям жизнь спасаю, а вы…» И будто бы они устыдились и отпустили ее и бросились бежать. Наверняка же им с самого начала было известно, что Есинская – врач, наверняка им хорошо заплатили, чтобы они убрали тетку, которая кому-то сильно мешала… Я думаю, что они оставили Есинскую по какой-то иной причине, может быть, заметили в конце моста кого-нибудь, кто бы смог подтвердить, что Есинская не добровольно кинулась под поезд. А может, просто час ее еще не пробил, не все она доделала на земле. Однако ее оставили. Валерия едва добралась домой в разорванной шубе, но жаловаться в милицию не стала. Потому что, даже если бы эту компанию повязали, – какие у нее доказательства, кроме рваной шубы? Ну, осудили бы этих хлыщей за мелкое хулиганство, а тот, кому она сильно мешала, все равно остался бы на свободе. Порванную шубу она перешила на манто. Потом еще в течение зимы ей несколько раз звонили по ночам: «Сука, когда ты наконец уберешься из города? Какой ты хирург? Займись лучше вышивкой!» Кому же она перешла дорогу?

Сотрудники кафедры всегда участвовали в операциях, которые делали больным в горбольнице, особенно если случай был экстренный. Однажды осенью в больницу поступила девочка двенадцати лет в тяжелом состоянии. Профессор Кульбер почему-то поставил ей диагноз: воспаление легких и назначил лечение. Следующим утром девочка была в реанимации. Осмотрев ее, Есинская удивилась профессорскому диагнозу: налицо был перитонит вследствие острого аппендицита, и немедля произвела операцию. Девочка выжила. У Есинской вообще редко кто умирал. Возможно, потому, что, кроме чисто хирургического таланта, она обладала некой жизненной силой, которой щедро делилась с больными. Просто мысленно велела им: «Живи!», и больной оживал. Как бы там ни было, случай с девочкой широко обсуждался, и Кульбер оказался посрамлен. Впрочем, он и был больше теоретик, нежели практик. Конечно, это еще не повод подозревать человека в покушении на убийство. Только ночные звонки в течение нескольких лет и прочие неприятные штуки, которые вроде бы сами по себе неопасны, однако постепенно изматывают человека, прекратились после вполне определенного происшествия, когда времени прошло уже порядком после случая с этой девочкой. Сам случай как причина вражды уже наверняка забылся, но неприязнь к Есинской осталась.