Секс и эволюция человеческой природы - Мэтт Ридли

Черепаха живет между двух пластин,

Она или он — вид один.

Черепаха, я думаю, очень умна,

Раз так, притом, плодовита она.

Огден Нэш (пер. О. Волковой).

В средневековых английских деревнях одно пастбище было общинным. Каждый имел право пасти там столько скота, сколько хочет.

В результате все обычно заканчивалось перевыпасом, после которого этого пастбища едва хватало на прокорм нескольких голов. А если бы все люди проявили немного сдержанности, оно могло бы прокормить гораздо больше скота.

Эта «трагедия общинных пастбищ»{121} в истории хозяйственной деятельности человека повторяется вновь и вновь. В любой рыболовной зоне рано или поздно случается перелов, и рыбаки остаются без добычи. С китами, лесами и водоносными слоями люди обходятся так же. С точки зрения экономистов, трагедия общин упирается в вопрос собственности. Коллективное владение пастбища или рыболовной зоны означает, что убытки от перевыпаса или перелова одинаковы для всех представителей общины. Но зато тот, кто пасет очень много коров или ловит очень много рыбы, получает в награду сытый скот или огромный улов. Причем достается она ему в индивидуальном порядке, а убытки он делит с общиной. Общинное владение — это билет в один конец для обогащения индивида. И в один же конец для обнищания деревни. Поведение, полезное на индивидуальном уровне, ведет к результату, вредному для коллектива. Одиночка выигрывает за счет «доброго гражданина».

Ровно та же проблема терзает мир генов. Вы удивитесь, но именно из-за нее мальчики отличаются от девочек.

Ни одна из теорий, о которых мы говорили раньше, не объясняет, почему у нас два пола. Почему мы все не гермафродиты, которым не нужно платить за присутствие в популяции самцов — ведь последние одновременно являлись бы и самками? Почему даже у гермафродитов именно два пола? Почему бы особям просто не обмениваться пачками генов на равных условиях? Вопрос «зачем нужно половое размножение?» теряет смысл без вопроса «зачем нужны два пола?» Как всегда, у нас есть ответ. Эта глава — о, возможно, самой странной из чернокоролевских теорий, носящей скучное название «теории внутригеномного конфликта». В переводе на нормальный язык, это теория о всеобщем процветании и эгоизме, о конфликтах интересов между генами внутри тела, о генах-оппортунистах и о генах-преступниках. Согласно ней, многие особенности организмов с половым размножением возникли в качестве реакции именно на такие конфликты интересов, а не как способ принести пользу индивиду. Эта теория «придает эволюционному процессу нестабильный, интерактивный и историчный характер»{122}.

Тридцать тысяч пар генов, строящих человеческое тело и управляющих им, похожи на 30 тысяч жителей маленького городка. Наш социум — это неустойчивое сосуществование на условиях свободной конкуренции и общественного сотрудничества. То же можно сказать и о генах внутри нашего тела. Без сотрудничества город не был бы сообществом. Все бы лгали, обманывали и воровали во имя собственного обогащения за счет других, и вся социальная деятельность — коммерция, управление, образование, спорт — развалилась бы из-за взаимного недоверия. Без сотрудничества между генами тело невозможно было бы использовать для их передачи в будущие поколения, потому что его просто не получилось бы построить.

Поколение назад большая часть биологов сказала бы, что в предыдущем абзаце написана полная галиматья. Гены не обладают сознанием и не могут выбирать между сотрудничеством и недоверием: это бездушные молекулы, включающиеся и выключающиеся по указанию специальных химических сообщений. Включаться в правильном порядке и строить человеческое тело их заставляет биохимическая программа, а не решение общего собрания. Но благодаря революции, начатой Уильямсом, Гамильтоном и их последователями, за последние несколько лет все больше и больше биологов говорят о генах так, как они рассуждали бы об активных и пронырливых индивидах. Не в том смысле, что гены обладают сознанием или могут преследовать какую-нибудь цель: ни один серьезный биолог так не считает. Слово «целенаправленность» появляется из-за того, что эволюция работает путем естественного отбора, подразумевающего: выживают именно те гены, которые этому активно способствуют. Любой из них по определению происходит от гена, который хорошо справлялся с попаданием в следующие поколения. О том гене, который как-то улучшает свои шансы на выживание, можно говорить в телеологическом стиле: он делает нечто для повышения своей выживаемости, потому что то нечто увеличивает его выживание. Сотрудничество строящих тело генов — «стратегия», настолько же эффективная для их выживания, как для людей эффективно сотрудничество в строительстве города.

Но наше общество построено не только на сотрудничестве: свободная конкуренция в нем тоже неизбежна. Это доказал гигантский эксперимент под названием «коммунизм», проведенный в лаборатории под названием «Россия». Простое и прекрасное предположение о том, что общество должно быть организовано по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» оказалось чудовищно нереалистичным. Все дело в том, что каждый отдельный его член не понимал, почему он должен делиться плодами своего труда с системой, которая, согласно этому принципу, не увеличивала его вознаграждение за более усердную работу. Кооперация коммунистического типа (по принуждению) столь же уязвима для эгоистичных амбиций индивида, как и всеобщая свобода. Точно так же, если ген улучшает шансы тела на выживание, но предотвращает его размножение или сам никогда не передается при размножении, он, по определению, вымрет, и его эффект исчезнет.

Поиск идеального баланса между сотрудничеством и конкуренцией — многовековая мечта и, в то же время, проклятие западных политиков. Адам Смит признавал, что экономические нужды человека удовлетворяются лучше, если всем индивидам разрешить делать это самостоятельно, а не координировать их деятельность общим планом. Но даже он не утверждал, что свободный рынок построит утопию. Сегодня даже самые свободомыслящие политики считают, что деятельность индивидов необходимо регулировать, контролировать и облагать налогами — для уверенности в том, что люди не будут удовлетворять свои потребности за счет разорения других. Как сказал Эгберт Ли (Egbert Leigh), биолог из Смитсоновского Тропического исследовательского института, «человеческому разуму еще предстоит создать социальную систему, в которой свободная конкуренция между индивидами работала бы на пользу всей популяции»{123}. Сообщество генов сталкивается с абсолютно той же проблемой. Каждый из них происходит от гена, когда-то соперничавшего с другими за возможность попасть в следующее поколение — и использовавшего для этого все средства, какие только были в его распоряжении. Так что, очевидно, гены одновременно и сотрудничают, и конкурируют. Именно последнее обстоятельство и привело к возникновению полов.

Когда несколько миллиардов лет назад из первичного бульона возникала жизнь, молекулы, которые лучше воспроизводились за счет других, становились более многочисленными. Позже некоторым из них открылись преимущества кооперации и специализации — и они начали собираться в группы, именуемые хромосомами[37]— чтобы управлять машинами под названием «клетки», которые умеют хорошо копировать эти хромосомы. Точно так же маленькие группки земледельцев объединялись с кузнецами и плотниками для создания единиц кооперации — деревень. Потом оказалось, что некоторые типы клеток могут слиться и образовать суперклетку. Подобно тому, как деревни группировались вместе и образовывали племена, эукариотические клетки возникли путем слияния нескольких разных бактерий. Позже они сами группировались вместе, и получались животные, растения и грибы. Великие конгломераты конгломератов генов подобны племенам, которые превратились в государства, а государства — в империи[38].