Сибирский кавалер - Борис Климычев

И вот инструмент задышал, из возвышавшихся над ним серебряных труб вырвались протяжные вибрирующие звуки. Под завывания и рокот труб Еремей распростерся, как хищный беркут, над клавиатурой, стараясь захватить пальцами как можно больше клавиш. Он изо всех сил колотил сапогами по ножным педалям. Фисгармония ревела. Ревел и Еремей.

— Разом-двазом, трикуазом,

Шиндер-клиндер, транбабай!

Эйн-цвей-дрей аруйдруазом,

Бундер-клундер траперай!

Юцы-ацы-теликацы,

Квентер-мендер, пендер-жец,

Тица-саца, заикаца,

Абалкаться-пепермец!

Пепермец-пепермец

Нашим ворогам конец!

Как раз в это время из Шараховки примчались трое друзей и охотников: Захар Петрович Коровяков, Ганс Гансович Шнадер и дворецкий Коровякова Осип Петрович. Они получили записку Девильнева. Все трое имели при себе ружья. Увидели веселую толпу мужиков и баб, несколько человек в офицерских мундирах, Еремея в странном одеянии. Ничего не поняли. Стали спрашивать: что тут происходит.

— А вот связать их, мошенников! — приказал Еремей-император. И люди в мундирах тотчас стащили всадников с коней. Еремей приказал их раздеть догола и накрепко связать. Это тотчас было исполнено. Затем всех троих вымазали дегтем, вываляли в пуху и принялись бить кнутами. Бедолаги могли только ползти, и они поползли в сторону Шараховки. Скоро они всем надоели, их оставили лежать на дороге, воткнув каждому в голый зад раскуренную трубку. Вдоволь нахохотались мужики, глядя на дымящиеся зады противников, и направилась в имение Коровякова. Там разграбили коллекцию ружей и пистолетов, перестреляли всех собак. Забрали из конюшни лошадей. Шараховские крестьяне, узнав о доброте нового царя, присоединились к процессии.

Еремей возвел нескольких мужиков в ранг князей и графов, и все их называли светлостью либо сиятельством. Шараховского попа Мефодия Еремей объявил митрополитом. А тот пропел Еремею многие лета.

Вскоре за Еремеем, ехавшем на белом породистом жеребце, тянулась уже не одна сотня конных и пеших. Впереди скакали скороходы-глашатаи, трубили в трубы и извещали всех встречных и поперечных, что царь Петр Федорович не умер от геморроидальных колик, как было официально объявлено, а жив. Вот он, красивый, кудрявый (Еремей надел великолепный парик), обещает людям новую жизнь, легкую и сытую. Люди кидались целовать полы его плаща, ноги. Даже некоторые помещики засомневались, а вдруг это вправду царь Петр Федорович?

Отряды Еремея росли, в селах его встречали уже с колокольным звоном. В колоннах шло уже несколько попов с крестами, иконами и хоругвями. «Ампираторская гвардия» грабила все попадавшиеся ей по дороге обозы, все встречавшиеся кареты и дилижансы.

Тем временем Девильнев смочил тряпицу в воде, наложил себе на лицо. Затем смешал в колбе несколько порошков и сунул туда фитилек с огнем. Из колбы повалил густой ядовито-зеленый дым. Стоявший на часах в мундире Девильнева могучий Гаврила закашлялся и завопил:

— Ай, батюшки! Горим! Ничего не вижу!

Томас прошмыгнул мимо него, побежал на конюшню. Оглядываясь, он видел, что барский дом окутали темно-зеленые клубящиеся тучи. Он знал, что пожара не будет. Хоть и говорит пословица, что нет дыма без огня. В конюшне Девильнев нашел только одну худую бельмастую кобылку. Оседлал и поскакал окольной дорогой. Странно выглядел сей всадник в халате. Но на первой же ямской станции он сказал начальнику, что требует доложить в Москву государево дело и предъявил документ. Ему дали лошадей и провожатых. Вскоре уже навстречу «императору» Еремею мчались гусары, ехали в карете Левшин и Девильнев.

Толпа не пожелала выдать своего кумира, который был зело пьян и выкрикивал:

— Руби их, ребятушки, в куски!

Но гусары есть гусары. И военная наука есть наука. Всего троих мужиков порубили саблями, да двоих ранили из фузеи. Остальные разбежались. Левшин самолично дал такую затрещину Еремею, что тот упал в грязь и запричитал:

— Каюсь, я не император, каюсь я — не он!

— Да оно и так видно, что ты дерьмо вонючее, чего же и каяться? — сказал Левшин. — Вот уж доставим тебя в Москву, там будет тебе коронация!

А Девильневу Левшин посоветовал ехать в Ибряшкино и спокойно долечиваться.

Пьер Жевахов прибыл в Ибряшкино осенью. И Девильнев весело рассказывал ему о том, как в его имении объявился император и как бесславно кончилось его недолгое правление.

— Ну его! Мне этот плешивый давно надоел! Давно надо было сменить управляющего. Ладно, теперь уж я его богомерзкую рожу больше не увижу. Еще и мужиков некоторых за глупость сбыть за решетку не мешает. Я рад, что ты поправился, и приглашаю тебя в Петербург в гости.

По приезде в столицу весь день они отсыпались, а вечером Жевахов пригласил его поехать в гости. Но не сказал, куда именно поедут. В карете опять были зашторены окна. И лишь по гулкому стуку копыт Томас догадался, что въехали в подвальное помещение.

А там, в подземелье, женщины и мужчины дивно наряженные. И у каждой женщины — по цветной высокой восковой свече. Дамы и рыцари. Одна, в красном платье, Саломея, дочь царя Ирода Великого. Она сказала Девильневу с адской усмешкой:

— Я потребовала себе голову Иоанна Крестителя.

Другая — Астарта — соблазнила в грех израильтян в Ханаане, третья говорила:

— Я взамен сокровищ завладела мудростью царя Соломона. Нравлюсь ли я вам?

А один мужчина, потеребив уши Девильнева, сказал:

— Я Агасфер, Вечный жид, проклятый Христом.

Еще один кривлялся и хохотал:

— Я царь Ирод Великий, избивший четыре тысячи младенцев, думая, что между ними будет младенец Христос.

Были тут: Понтий Пилат, прокуратор Иудеи; император Нерон, сжегший Рим, гроза христиан. Тут же и Ассурбанипал, Иуда Искариот, предавший Христа.

Все они поклонялись идолу Бафомету, украсившему свой лоб перевернутой звездой Люцифера. Рядом с идолом его жена, Мелита, обнаженная, в короне с рубинами, сидящая на диком кабане. Рыцари и дамы целуют части тела Бафомета, его огромный зеленый член с золотыми прожилками, с мокрым глазом вместо головки члена.

Между ними поставлена католическая дарохранительница, из нее, как бы невзначай, рассыпали облатки с изображением Христа на пол. Девильнев оторопел, разглядывая столь вольную и странную ложу. Такого он и во Франции зреть не мог. Он шепнул Пьеру, что хочет немедленно покинуть сие собрание.

Пьер шепнул ответно:

— Замри и умолкни! Они хотят пережить ужас прошедшего, чтобы отринуть всё темное и грязное в будущем.

Девильнев мысленно перенесся во Францию четырнадцатого века. Тамплиеры. Магистр де Молэ. После разгрома ордена Филиппом Красивым и сожжения де Молэ прах магистра сначала вывезли в Шотландию, затем в Америку. И вот давним чадом повеяло в этом российском подвале.