Жернова истории - Андрей Колганов

– И где же лежит, по-вашему, этот путь? – с недоверием, но и с некоторой заинтересованностью в голосе спросил Лазарь Шацкин.

– Любая попытка поднять знамя борьбы против бюрократии тогда, когда в социально-экономическом строе общества бюрократия имеет самые прочные корни, будет в конечном счете обречена на провал. Поэтому, на мой взгляд, единственный путь борьбы состоит в том, чтобы исподволь, шажок за шажком, не вступая поначалу в открытый бой, отвоевывать у бюрократии экономические позиции, – неторопливо, размеренным тоном разъясняю свою точку зрения. – Это значит – шаг за шагом вырабатывать, проверять на практике и затем закреплять самые малейшие подвижки в сторону реального участия рабочих как физического, так и умственного труда в управлении народным хозяйством. Если в экономике рабочему будет принадлежать пусть и не решающий голос, но хотя бы некоторые, достаточно прочные позиции, вот это будет означать, что завоеваны реальные, а не только идеологические, предпосылки ограничения всевластия бюрократии.

Тут я перевел дух и, не давая возможности собеседникам вставить слово, почти без паузы с напором заключил:

– Еще раз повторю: на этом пути никто не гарантирует нам победы. Но это – единственный путь, создающий прочные основания для движения к социализму, а не к буржуазному перерождению разленившейся, разжиревшей и окончательно оторвавшейся от масс бюрократии.

Естественно, что на этом наш разговор отнюдь не закончился. Никто не желал оставлять за мной последнего слова. Михаил Евграфович нападал на меня с позиций правоверной партийной ортодоксии, а Лазарь Шацкин – со всем пылом юношеского революционного романтизма. Лида же Лагутина внимательно прислушивалась к нашему спору, но не проронила ни слова. Лишь в самом конце, когда мы уже прощались в прихожей, она сказала:

– Может быть, вы и правы. Но я предпочла бы пойти за Шацкиным, а не за вами.

– Я сам бы предпочел пойти за Шацкиным. – Из моей груди вырвался тяжелый вздох. – К сожалению, я слишком стар, слишком опытен и чувствую слишком большую ответственность за все то, что может случиться с СССР, чтобы ради приверженности красивым и даже вполне достойным принципам обречь дело коммунизма на поражение.

Лида вскинула на меня свои широко распахнутые от столь неожиданных для нее слов глаза и с какой-то даже долей испуга слегка отшатнулась от меня.

В следующие две недели опять закрутились текущие дела в наркомате. Фрумкин был очень доволен теми усовершенствованиями в организации работы, которые были проведены мною при помощи практикантов из РКИ, и даже поставил вопрос о распространении этого опыта на весь НКВТ. Тут очень кстати пришлась докладная записка, подготовленная моими студентами, об общих принципах совершенствования организации труда применительно к специфике работы внешнеторгового ведомства. К счастью, мне удалось открутиться от того, чтобы на меня возложили работу по реализации положений этого документа в остальных подразделениях наркомата. Упирая на то, что какой-то там начальник отдела не может возглавлять реорганизацию работы всего наркомата, предлагаю заняться этим самому Фрумкину.

Однако успешная реорганизация в моем отделе повлекла за собой и другие, гораздо более болезненные вопросы. Фрумкин поставил вопрос прямо: рационализация проведена? Проведена. А где результат – в смысле сокращение персонала? На самом деле сокращение персонала было предусмотрено, и у меня с собой в папке даже лежала сводка, где были расписаны необходимые служебные перемещения и сокращения. Только вот желания проводить реальные сокращения у меня не было. Но против прямого приказа начальника не попрешь. Достаю сводку из папки, кладу Фрумкину на стол и поясняю:

– Проведенная реорганизация позволяет ликвидировать должность одного заместителя начальника отдела, одного заведующего сектором, одного главного специалиста и трех специалистов и преобразовать должности двух главных специалистов в должности специалистов.

– Что, ни одной машинистки и ни одного курьера не сокращаешь? – недоверчиво поинтересовался Фрумкин.

– Ну, если посадить главных специалистов за пишущие машинки на полный рабочий день, а начальника отдела также весь день гонять курьером, то можно и сократить! – отвечаю.

Фрумкин с улыбкой покивал, но потом посерьезнел:

– Куда их трудоустраивать будешь, прикидывал?

– Как будто вы сами не знаете, что сейчас во всех совучреждениях сокращения проводятся! Некуда их трудоустраивать. Сейчас такие хвосты стоят перед биржей труда… Даже с рабочими специальностями не очень-то устроишься, а служащему вообще деваться некуда, – бросаю в сердцах. – Конечно, экономика растет, и быстро, поэтому безработица будет рассасываться, да и штаты учреждений, чего греха таить, через какое-то время непременно снова раздуют. Но несколько месяцев придется уволенным на одном пособии помаяться, а это, прямо сказать, впроголодь.

Да, а мне ведь сейчас придется решать, кого конкретно на эту биржу труда послать, внезапно лишая более или менее устроенной и обеспеченной жизни…

Тут я вспоминаю одно обстоятельство из прошлой жизни и говорю своему замнаркома:

– До меня доходили слухи, что скоро РКИ будет устраивать проверку совзагранучреждений, в том числе и наших торгпредств на предмет засорения классово чуждыми элементами. Может быть, там какие местечки освободятся? Не все наши, конечно, для такой работы подходят, но кое-кого, наверное, можно будет туда устроить? Или из наркомата кого-нибудь за границу перевести, а на освободившиеся места взять сокращенных? Только это уже не в моей компетенции, это уже вам надо будет закинуть удочку в соответствующих инстанциях.

* * *

Журнал «Огонек» (1923 год).

Мих. Артамонов

Лишние

Сокращение… разгрузка…

У кого при этих словах не сжималось сердце? Это значит, нет ни кофе, ни хлеба, нет постоянного обеспеченного места за конторкой или пишущей машинкой – впереди неизвестность, хождение по улицам в слякоть и непогоду в поисках заработка и на Биржу, чтобы узнать после долгого стояния в очереди, что таких же безработных тысячи и нет никакой надежды.

Как только наши разбухшие учреждения перешли на самоокупаемость, усиленно начали «свертываться», появились «лишние люди», которые ежемесячно выбрасываются за борт десятками и сотнями. Учреждение, имевшее 200 служащих, оставляло сначала половину, которую через несколько месяцев снова делили на две, – одна продолжала сидеть за конторкой, другая, лишняя, шла домой, чтобы начать новую жизнь, жизнь поисков, ожиданий и надежд. А среди оставшихся через несколько месяцев снова в коридорах и канцеляриях роились слухи о новой разгрузке.

Сокращение… оно несет гибель благополучия. Человек в этом положении должен быть изобретательным американцем, чтобы найти себе новую службу… иначе ему остается жить на жалкое пособие от Биржи, надевать на шею ящик с папиросами или петь на бульваре с протянутой рукой. Сокращенный цепляется за всякую случайную работу. Спец по счетоводству сортирует помидоры на Болотном рынке, консультант клеит из старых журналов пакеты для торговцев, калькулятор продает у Выставки «Смычку», машинистка «дает уроки» переписки, шьет белье на рынок, а вечерами идет на бульвар в поисках знакомств. Прошло беспечное время получки 1 и 15 числа, надо каждый день изловчаться, чтобы был хлеб и чай.