Падение Хана - Ульяна Соболева

Но в этот раз мой мучитель решил разнообразить наш секс и превратил его еще в более худшую пытку. Вместо быстрого соития он растянул мои мучения на долгие и бесконечные минуты стыда и неприятных, отталкивающих, вызывающих дрожь отвращения ощущений. Его пальцы, теребящие мой клитор, вторгающиеся в сухое влагалище невозможно долго, до раздражения кожи и болезненной чувствительности, когда кажется – вся плоть покрыта микротрещинами и щиплет от трения. И клитору больно. Никаких приятных ощущений. Как будто наждачкой по оголенному мясу. А потом этот самый страшный ад. И никаких изменений. Внутри долбится дубина огромных размеров, которая кажется раздерет меня на куски. Все так же больно, все так же неприятно, и никогда мне к этому не привыкнуть. Я чувствую, как он толкается мне в низ живота и, кажется, достает до кишок. Рычит по-звериному, скалится. А мне хочется умереть под ним. Хочется, чтоб это быстрее закончилось навсегда.

Когда Хан слез с меня, а потом, поев, вышел из обеденной залы, я думала только об одном – что еще раз я просто не выдержу и сойду с ума. Сжимала руки в кулаки, а по дрожащим ногам течет его сперма, я смотрела на выпавший из его кармана клочок бумаги и думала о том, что так больше не может продолжаться.

Может быть, я бы пережила тридцать дней. Постаралась бы как-то справиться. Но больше нет сроков. Это пожизненное. И я слишком слабая. Я не выдержу. Не умею. Не могу. Я хочу к маме Свете. Я хочу спрятаться, закрыться. Я хочу, чтоб он больше никогда меня не трогал.

И этот рисунок... Не знаю, кто его нарисовал. Не знаю, кто настолько прочувствовал мою внутреннюю боль. Мне показалось, что эта женщина с цветком вместо головы – это я. Я не видела больше никого кроме нее. Ни Хана, ни странную безногую и безликую девочку, ни жуткую черную тварь, которая гоняла меня по лабиринтам. Я видела только ее – обезглавленную несчастную жертву. Может быть, это намек? Может, я должна умереть прямо сейчас?

Рука протянулась за ножом, лежащим возле тарелки. Я схватила его скрюченными пальцами и сдавила, продолжая смотреть на рисунок и ощущать саднящую боль между ног. Пусть все закончится. Отодвинула манжет платья, обнажая вены и всматриваясь в синие, тонкие извилистые ниточки, задыхаясь от ужаса и понимания какой-то неизбежности. Замахнулась, и запястье вдруг сжала чья-то сильная рука. Я вскинула голову и встретилась взглядом с темными глазами Зимбаги.

– Дура! – она выдернула из моей ладони нож и дала мне пощечину.

И это было спусковым крючком, по моим щекам потекли градом слезы. Меня словно разорвало, и я содрогалась от рыданий, взахлеб, в голос.

– Ты что творишь? Это проще простого! Это выбор слабаков! Неудачников! От тебя только это и могло бы ожидаться! Все…все змеи в серпентарии обрадовались бы твоей смерти и его поражению.

Не знаю, о чем она, и мне все равно.

– Я не могу…не могу больше, – рыдая и всхлипывая, не видя ничего перед собой даже ее лица и не понимая, что она говорит сейчас без малейшего акцента.

– Смоги. Не будь идиоткой. Ты знаешь, чьей женой ты стала? Знаешь, кто ты теперь? Ты – Дугур-Намаева. Ты жена наследника золотой империи. За твое место многие отрезали бы себе руки и ноги, пили бы дерьмо и мочу, вылизывали пол и жрали грязь. Стать женой внука самого Батыра…

– Мне все равно…. он ужасен. Он жуткий. Я… его ненавижу.

– Ты можешь его ненавидеть. Ты можешь сейчас перерезать вены и сдохнуть. Никто не станет горевать о тебе, а он найдет другую дуру и женится на ней.

– Пусть…пусть найдет. Я не могу… мне больно, мне ужасно больно и мерзко.

Она тряхнула меня за плечи и заставила смотреть на себя, вытирая мне слезы.

– Да. Твоя свадьба не такая, о какой мечтают маленькие девочки, и муж далеко не принц. Но ты…ты можешь стать королевой, царицей таких несметных богатств, что тебе и не снились. Ты можешь владеть самым сильным и могущественным мужчиной, которого боятся даже те, чья власть неоспорима. Ты женщина, Ангаахай. Красивая, молодая женщина, у которой есть все, чтобы свести мужчину с ума. Роскошное тело, лицо диковинной красоты… если добавить сюда хитрость и мозги – ты сможешь быть не просто счастливой, а купаться в самом невиданном счастье во Вселенной.

– Нееет. Какое счастье? Ты с ума сошла? Он же зверь. Он же чудовище дикое, и нет в нем ничего человеческого.

– Он мужчина. И он выбрал тебя… Ты здесь, и ты его жена. Приручи зверя.

– Как? Боже, как? Я до смерти боюсь его…

– Это он тебя должен бояться.

– Нееет!

– Да. Будет бояться тебя. У женщины есть такое оружие, против которого бессилен мужчина. Любой. Самый сильный, страшный и безжалостный. Все они в душе дети, и каждый ребенок хочет ласку и нежность. Каждый. Заставь его ощутить эту нужду в твоей ласке, в любви и заботе, и все будет брошено к твоим ногам.

Я смотрела на нее, и слезы все текли и текли. А пальцы сжимали рисунок.

– Я не смогу… он причиняет мне боль. Когда он… когда я с ним, мне так больно, что хочется умереть.

Она усмехнулась и сжала мои дрожащие руки.

– Потому что ты жертва. Потому что ты бежишь от хищника и заставляешь его схватить и драть добычу. А ты не беги…не беги от него. Пойди навстречу. Попробуй. Соблазни, завлеки, измени правила.

– Что это значит?

– Если ты умная, то поймешь. А если дура… то так тебе и надо. Больше останавливать не стану. Умирай. Зачем мне госпожа ничтожество? Я подожду другую… которая сможет стать царицей возле него.

– Ты…ты предана ему. Но почему? Он же чудовище!

Я не могла понять и принять этой фанатичной преданности в ее глазах.

– Для тебя. А для меня мой Бог и спаситель. Жизнь за него отдам.

Она развернулась, чтобы уйти, а я протянула ей рисунок и тихо спросила.

– Что это?

Зимбага тут же изменилась в лице и отобрала у меня лист бумаги.

– Где ты это взяла? – спросила она, округлив раскосые глаза и глядя то на меня, то на рисунок.

– Он обронил…

Она судорожно сглотнула и осмотрелась по сторонам.

– Забудь об этом рисунке, поняла? Никогда не спрашивай у него о нем. Я верну. А ты сделай вид, что никогда не видела.

– Кто это нарисовал?

– Тебе не надо этого знать. Поверь. Так лучше для тебя. Подумай о том, что я сказала… Или завершай начатое. Сюда больше никто не войдет. Твое тело обнаружат через час или два, когда Хан войдет в спальню и не найдет тебя там.

Я чувствовала себя пешкой в его игре. У меня было такое ощущение, что это кратковременная роль, после которой будет феерическое окончание спектакля без хэппи-энда для меня. Но с момента, как я положила нож на стол и надела великолепный дорогой наряд, стоимость которого имела шестизначное число на бирке, прошло целое столетие… И я постоянно думала о словах Зимбаги. Но не в том ракурсе, как она хотела… Я думала о том, что легче бежать от прирученного зверя, чем от обозленного и натасканного. Пока одевалась, Хан сидел в кресле и оценивающе смотрел на наряды, которые надевала на меня Зимбага. Коротко и отрицательно. Каждое из платьев было вышвырнуто на пол. Пока он не кивнул и не встал с совершенно равнодушным видом, и не покинул комнату, а меня расчесали, наложили легкий макияж и наконец-то позволили посмотреть на себя в зеркало. Я испытала шок.